Вот только Оливеру было чем платить, вернее, его отцу было, а у них с братом последнее ушло в надежду на этот проклятый остров. Может, Райли об этом еще не подозревал, а она уже знала, что за душой у нее ничего не осталось. И она могла догадаться, чем чревата невозможность выплатить выкуп, но только сознание покинуло ее.

Комментарий к 1-2-3. Как стремительно всё изменилось Важно запомнить из главы: прибыли на остров за черным леопардом ради спасения семейного дела – зоопарка.

====== 4-5-6-7. Кто-то плачет, а кто-то молчит ======

И вот кто-то плачет, а кто-то молчит,

А кто-то так рад, кто-то так рад…

Воздух — тоже роскошь, воздух нужнее воды, воздух — роскошь не для всех, ясность мыслей — не для всех. Череп острова вился туманами, обманными снами, чувствами, словами. Зачем обманными? Зачем чужими?

Липкое. Все липкое, заскорузлое. Начало конца или начало после конца, конца после начала. Тени через Стикс проходили насквозь. Этот берег и тот, чет-нечет-чет. Гул света в глазах прахом лиственным.

Она не сразу поняла, что липкое — это кровь, запекшаяся на ее пшеничных с рыжими подпалинами волосах.

Взведенные руки, заломленные локтями вперед за голову, так, что ни вдохнуть, ни голову повернуть. Руки и ружья — что кому нужно. Взведенный курок и заломленные руки — слишком много взаимосвязи, чтобы назвать не единым словом, если слова живые едины всегда, а мертвые в разброде на вечное никогда. И мертвых слов ряды выстраивались инфразвуком, мир отзывался в головах нечетким стуком ругани и борьбы. А о себе не думала, да, боль, да, тело, да… В плену. Она. Но… Рядом слышалось тихое-тихое до боли знакомое всхлипывание. Это был Райли. Жив!

Он плакал. Конечно, он очень боялся. А когда боялся, всегда плакал и бежал к ней, к старшей сестре. Это могла быть гроза или мальчишки из школы, или еще что-нибудь, чего он пугался, от чего страдал. Он всегда несся к старшей сестре. Хотя, казалось бы, всего два года разницы, но он всегда верил, что рядом с ней будет безопасно. Когда он повзрослел, старался не плакать, но вот сейчас, в тесной клетке, также привязанный тугими грубыми веревками за запястья, брат плакал от страха, от ужаса произошедшего.

Знакомо, тихо-тихо всхлипывая, так, что только она слышала, а по лицу его едва заметно бежали мокрые дорожки слез. Джейс не видела, она просто знала. И как же страдала, что не имеет никакой силы, чтобы помочь! Она даже не могла открыть глаза, потому что их залила запекшаяся кровь. Голова нещадно болела, но пострадавшая надеялась, что обошлось без сотрясения.

Понемногу возвращаясь из небытия, Джейс начинала ощущать, как нещадно избито ее тело. Непроизвольно проверила кончиком языка крупные резцы, на которых ощущался привкус крови - нет, зубы целы, били не по лицу, значит. Хотя она не помнила, как именно ее вырубили. Да это и не имело значения.

Все достаточно сильно размыто, все достаточно сильно разбито, все сломано, цепями прибито, ветвями привито, лианами, снами наизнанку, сердцем снаружи. Никому не нужно. Никто не помнит, и нет дела, нет дела. Дела есть, когда созидание, а не разрушение. Страшные дела разрушения, разложения, гниения. А вокруг красота, а вокруг природа чиста, а вокруг орхидеи цвели. И клетка. И кровь. И слезы брата.

Мир кружился, мир замкнулся в бамбуковой клетке. Мир веревками привязали напротив другого мира, а шаги хаоса послышались возле клетки. Хаос дышал перегаром. Хаос твердил страшным голосом с ломаным испанским акцентом, который придавал еще больше спеси пренебрежительным интонациям.

Хаос. Как будто спокойный, но в этом спокойствии содержался краткий миг тишины пред цунами:

— Что-то новое. Даже не ***ные мажоры. Да… Зверья им захотелось, а оказалось, на острове есть лесничий. Все хотят урвать от этой жизни. Да, это нормально, нормально, но, *, когда кажется, что ты, мелкий м*к, урвал свое, приходит зверь крупнее и сжирает тебя. Закон жизни, ***ая теория эволюции.

И поднялась волна цунами, голос стал невыносимо громким, особенно в болящей голове, когда Джейс старательно пыталась разлепить глаза, сфокусировать взгляд, а хаос рявкнул:

— На меня смотри, ***!

Она наконец приоткрыла глаза. Какие великие свершения случаются, когда невозможно достигнуть простого! Разлепила веки, глянула, наверное, исподлобья, потому что ему, тюремщику, не понравилось.

Сквозь прутья замаячило лицо человека с короткой черной бородой-эспаньолкой, не очень молодого, но и далеко не старого, не понять какого, лет тридцати с чем-то, наверное. Но не разглядеть, тем более, что остров укрывала предрассветная пелена.

Выходит, прошли сутки, целые сутки вне смерти и сна, целые сутки, в течение которых Райли мог пострадать. Вовсе сгинуть без вести. Нет, Райли был здесь, живой. И это тоже радость, даже если в клетке и неясно, что будет потом.