В джунглях слышался тоскливый вой собак, именно собак, потому что волки воют иначе, волки не лают, а это были дикие собаки.

Зато цепные псы сторожили наряду с пиратами двоих пленников, рычали. Два здоровенных мускулистых добермана коричневой окраски. Джейс недолюбливала животных, несмотря на семейный бизнес. Смотреть на них — красиво, но только когда они в клетке. Теперь выходило совсем неправильно: псы были на воле, а люди — в клетке.

Джейс пошевелила окоченевшими пальцами, пытаясь нащупать, каким узлом их связали. Так связали, что еще пару дней в клетке — и гангрена рук обеспечена, но, видимо, их намеревались продать раньше.

Продать. Как это ужасно звучало: продать. Их. Людей! И кто-то еще говорил про отмену рабства… Хоть бы что изменилось за тысячи лет. Что за чудовище жило в человеке, раз он не сумел изжить свои самые темные проявления? И в каждую эпоху изобретал новые пытки, все более изощренные, мерзкие. И наиболее древние формы эксплуатации никуда не девались, становились то легальными, то подпольными, но никогда не прекращали существования. Монстр в человеке, чудовище в каждом…

Сторожа увлеклись покером, а вот собаки не дремали.

Джейс уже битый час изучала взглядом каждый сантиметр клетки, решительно не понимая, зачем пленников не только заточать, но еще и привязывать. Хотя через прутья клетки ей, видимо, удалось бы протиснуться. Так-то они шли крест-накрест крупными квадратами, связанные просто лианами и канатами, а там, где обозначалась дверь, оставались только вертикальные прутья. На них еще была надежда. Вот только эти проклятые веревки и доберманы, которые могли поднять лай при каждом неверном движении.

Хоть бы кто пришел, хоть бы кто вытащил. Какое-нибудь чудесное спасение. Но чудес не случалось. Почему? Почему?! Может, их просто не видели. И с кем они случались обычно. За какие добрые дела можно заслужить чудеса? Нет. Чудес не заслужить. И так приходится бороться, просто жить. И, может, не судить, да только много судий без залов заседаний.

Тянулось время, никто не приходил. Райли, едва не поминутно теряя сознание, тихо загибался без воды от страха и отчаяния, а у Джейс больше не было сил его подбадривать. Но она упрямо изучала, что еще есть в этой проклятой клетке, веря, что хоть что-то, кроме двери, не учли мучители. И не ощущала, как пересохшее горло ее горит огнем, а все тело ноет. Ощущалась только становившаяся невыносимой боль на сдавленных веревками запястьях.

И от этих веревок она методично пыталась освободиться, упорно водя ими вдоль бамбукового столбика, перетирая их о паз между продольной и поперечной перекладиной. К счастью, сторожа все еще не замечали. Или им было наплевать, так как они просто не верили, что из клетки реально выбраться, даже освободившись от пут. Доберманы, к счастью, тоже не понимали, а если и видели, то сказать бы не сумели. Они «предназначались» тем, кто уже сбежал.

Джейс перетирала веревку, сначала непроизвольно, только пытаясь хоть как-то пошевелить руками, а затем поняла, что путы и правда реально истончить. Только бы хватило силы рук и терпения, и хоть немного удачи. Впрочем, она уже давно не верила, что удача сопутствует ей. Сейчас просила, кого угодно, просила удачу, небо, все невероятные силы — все просила хоть немного помочь ей. Не для себя, а ради брата. Но солнце клонилось к вечеру, а небо молчало. Никто бы не пришел, однако и сторожа не смотрели на нее. А это уже немалая удача.

Если бы ее приковали наручниками — намного хуже. Она догадалась, что веревку можно перетереть, видела в каком-то фильме, читала в книгах, но никак уж не думала, что придется прибегнуть к такой тактике в реальности. Вот только путы перетирались вместе с руками, это она тоже предвидела.

Мучительно. Все мучительно. Затекшие ноги от неудобной позы на коленях, отчего левая нога просто взрывалась пожаром. Вывернутые руки, с которых сдиралась кожа, оставляя на высушенном теле бамбука кровавые следы.

А человек — бамбук, и в зеркало бамбуковое бесконечно текут сны. Но жизнь похожа на чашу без дна, не испить, не пролить. Только взять и забыть. Тени через Стикс саваном дощатым клетки. Харон с похорон не вернулся когда-то. Кто ж проводник меж мирами и в хаос? Стереть всю кожу, сбить все ноги. Но выбраться. Привязан к савану, бамбук к бамбуку притачан.

Джейс прокусывала до крови губы, чтобы случайно не вскрикнуть, но упорно перетирала волокна веревок. Ощущала, как при каждом движении стесывается кожа. Воздух обжигал обнажившиеся слои, такие тонкие. Достаточно снять тонкий покров — и вот уже воздух кажется пламенем. Но она не останавливалась. Так вода обтачивает острые камни, делая их гладкой галькой. Бамбук и вода. Древо и река. А ведомо ли куда древо ведет? Только сухой скрежет веревки, предстояло еще оборвать ее.

— Джи, — послышался голос брата, который только пришел в себя, бессмысленно твердя. — Я не могу пошевелиться… Так страшно… Так страшно… Что делать, Джи?! Я не хочу умирать! Помнишь, как наш отец лежал в гробу? Это так страшно!

— Ты не умрешь! Не здесь! Не сейчас! — уверенно отвечала ему старшая, старательно подавляя боль. Но его стресс здорово передавался ей, а ведь ее разум уже почти отключился, впав в монотонное повторение одних и тех же действий в надежде на изменение. Для древа повторение бессмысленно, древо должно прорастать вершиной через небеса. Вода всегда повторяет, волна за волной. Одна за одной.