И вот девушка уже фактически упала, выпуская из рук канат, почти радуясь, что ей не суждено сделать то, на что вынуждали ее враги. Только пережить это, эти короткие мгновения до потери сознания. Но нет, кто-то ожесточенно лупил ее по щекам, возвращая к реальности.

— Смотри! ***! Смотри, я сказал! Только я здесь решаю, когда и как сдохнет каждый ***ый сукин сын! — снова сквозь туман проступал гневный голос Вааса. Он устроил представление. Для единственного зрителя и с единственной целью. Впрочем, главным зрителем здесь являлся он сам, а остальные — пешки его игры. Хотя, быть может, он тоже…

И снова в перевернутой реальности предстал Оливер, который уже только скулил и извивался всем телом, когда крюк зацеплял новые слои его кожи и мышц, которые уже свисали разодранными лоскутами, точно алый мох.

А Френки не торопился, только неразборчиво что-то гудя, точно разучился говорить. Конечно, ведь говорят только люди, а звери лишь рычат.

И медленно полз, отделяясь от тела, новый пласт. А на кровавое пиршество тут же слетелись мухи, уже впиваясь в края раны.

Медленно. И каждое движение багра отзывалось судорогами. Оливер теперь уже тоже понял, что ему не выжить, что его никто не собирается отпускать. Но разве кто-то смирится со своим исчезновением?

Он больше не глядел на Джейс, и только веревка держала его, так он бы упал безвольной куклой, марионеткой с оторванными нитями, вырванными с корнем в жестоком театре жизни.

— Нет! Оливер! Нет! — хотела бы закричать Джейс изо всех сил, но в итоге из горла выплескивался только задушенный стон ужаса.

— Что нет, ***? — недоумевал главарь, снова рывком разворачивая ее к Оливеру, снова указывая на него, сдавливая сзади ее шею, заставлял смотреть, поворачивая ее голову то в свою сторону, то снова к пленнику. — Только ты теперь в силах прекратить его мучения!

— Оливер… — сорвался с ее губ измученный вздох.

— Убей… меня… — прошептал Оливер, из последних сил поднимая безвольно болтавшуюся, точно у скелета, голову. В последний раз наполнились смыслом его опухшие глаза. И все.

Но проклятый пират, кажется, знал, как пытать пленника, чтобы он до последнего мига оставался в сознании, умоляя лишь об одном — о смерти, отчаянно призывая ее, костлявую, безносую. Какую? Да нет у нее никакого образа. Избавление.

Пространство раскололось. И торжество врага, Ваас взвился, точно в танце вертясь практически волчком на месте.

 — Видишь, *, видишь на* — предатель сознался! Он сам просит убить его! Так чего же ты ждешь?! — скакал вокруг нее главарь, торопливо перебирая слова, а потом на миг снова взгляд его потух, уставившись в пустоту, но лишь на миг. — Чего ждешь…

— Ни за что… Прекратите! — воскликнула Джейс, поднимаясь резким рывком с колен. Но связанные ноги едва держали ее.

— Прекратить? Ты мне приказываешь? — впал в неуправляемую ярость Ваас, взревев своему. — Френки…

И пират с двойным усердием принялся разрывать тело Оливера, а потом поднял щепки и принялся загонять их под ногти пленника. От новой волны боли, от новой ее формы, Оливер на миг снова пришел в сознание, а потом погрузился снова в тяжкое забытье наяву, невидящим взглядом уставившись куда-то вниз, в траву, в землю.

Все упорство Джейс только продлевало его страдания.

Она ощущала, как к ее горлу подступает ком рыданий, но знала, что сейчас нельзя, ни в коем случае нельзя рыдать, это бы означало ее проигрыш, но, глядя на Оливера, она не могла иначе. Хотя уже и слезы не шли к иссушенным глазам, испитым изнутри картиной настоящего. Она уже проиграла. Он был еще жив, но жизнь стремительно покидала его вместе с каждой новой содранной полоской кожи и мяса. Голос ее дрогнул:

— Нет, не приказываю… нет… Только… П-пожалуйста, умоляю… Отпустите его!

— ”Умоляю”… Противно слушать! — раздраженно процедил сквозь зубы Ваас, снова поворачивая ее за шею, снова указывая на пленника, отчаянно тряся правой рукой. — ***! Ты слепой! Ты слеп! Ты совершенно слеп!

Потом резко отпустил, меря нервными шагами остров, как будто хотел непременно что-то донести до бестолковой пленницы, а она все не понимала, несмотря на все его усилия. Страшный человек… И знал ли он, какое неописуемое, перешедшее все границы, зло вершит. Похоже, знал. И снова выглядел спокойным, объясняя, размеренно жестикулируя:

— О’кей, если уж на то пошло: твой друг мучается. Если тебе так жаль предателей, убей его, прекрати эти мучения!

Она понимала одно: ее милосердие сейчас означало только продление страданий Оливера, дольше длилось бы его немое ожидание смерти, его судороги. Френки уже прикидывал, как еще больше измучить это несчастное тело, и Ваас явно подавал ему идеи, но пока его больше занимало рассматривать ужас, написанный на лице пленницы. Нескучно. Вроде бы нескучно.

Живыми не отпустят. Так что терять? Казалось теперь, будто это не пираты мучают Оливера, а она, заставляя от своей трусости испить до конца бездонное озеро страданий. Нет, такое милосердие не лучше всякого садизма. Помощи? Она все еще ждала помощи? От кого? Да не от кого! И не ждала она.