— Убей. Меня, — глухо прозвучал ее голос.

Главарь недовольно рассматривал ее несколько секунд, даже с разочарованным гневом, как будто вместо золотой монеты нашел покрытое краской олово или пластик.

— Да ты, ***, и так жить не хочешь и не живешь! — презрительно отвечал он, разводя руками, потом указывая на нее. — Какого ***а я должен удовлетворять твою прихоть и избавлять тебя от этой ***ой жизни? Я царь и бог этих мест, властью, вверенной мне, могу решать, кому жить, кому умирать.

— Убей… — твердо и уверенно теперь почти просила она.

— ***! Это звучит ***! — поморщился главарь, огибая ее полукругом, неизменно чрезмерно активно жестикулируя. — И скучно… Да, скучно… Скука — враг страшнее смерти. Но ты не понимаешь…

Он нависал над ней, придвигаясь почти вплотную к лицу. Опять этот запах, уже слишком знакомый, нет, ничуть не отвратительный, но точно запах жестокости, издевательств, всего, что творил он, вот и теперь говоря:

— Нет, парень, я ошибался в тебе, ты ничего не понимаешь, просто ни*** не смыслишь. Так вот… Ты не дорожишь жизнью. Я правильно понимаю? Правильно! Знаешь… *, знаешь. Жизнь штука, может, и *вая, но… Просить себя убить в плену…

Он поднял ее голову за волосы, резко отводя назад так, что шейные позвонки едва не трещали, потом не менее резко отпустил, отчего голова мотнулась безвольно, словно череп скелета. Он с некоторой долей разочарования продолжал:

— ***! Ты настолько жалок, что не заслуживаешь смерти.

И ей все казалось, что убила она сейчас не Оливера, а себя. Каждым новым убийством убивала себя. Наверное, все эти люди так и превратились в безликих вурдалаков: убивали себя по кусочкам, и так не осталось ни единой человеческой черты. Она не желала становиться подобной им. Она ждала, что сейчас начнут творить с ней. Может, тоже отдадут на расправу. Но ничто не имело значения. Она просто ждала.

Мысли онемели, сердце онемело. А взгляд пропитался таким безразличием, что уже ни страх, ни унижения не могли поселить в нем страх или отвращение. Все безразлично за роковой чертой, все дозволено, когда уж и осудить некому. Или же она теперь просто падала… Кажется, сознание решило покинуть ее раньше жизни. Что ж… Если ее намеревались теперь продать вместо Оливера — пусть. Убить — пусть.

Она не сожалела о том, что убила его, она сожалела, что не сумела спасти. Не за миг вынужденного убийства теперь уничтожала себя всепоглощающим безразличием, а за тот миг, когда последовала за ним на остров, прямо в западню. Быть может, их бы настигли и в джунглях. Власть Вааса здесь приближалась к безграничной, казалось, что он способен выйти из-за каждого дерева, обратиться из каждой твари, хтонического чудовища. Но, быть может, они бы погибли хоть в борьбе, а не так.

Нет, она просто падала, куда-то вбок, так и сжимая край каната в устремленных к небу руках. Но руками до неба не достать, воздух не нащупать.

Все потонуло в безвременье. Но если так закончились ее истязания!

Очевидно, прошло какое-то время… И вот…

Грудь болела, вернее, ребра. И ключицы, лопатки, запястья и шея. И ноги, особенно левая, что закономерно. И еще что-то стекало в глаза, как ни странно, становилось понятно, что это кровь из носа или изо рта, да и голова раскалывалась, точно от космических перегрузок.

Сознание едва возвращалось. Боль — одна из гарантий того, что еще жив, впрочем, не гарантия того, что не умираешь.

Комментарий к 40. В клочья изодранной Еще вот эта песня немного вдохновила: http://muzofon.com/search/Delerium%20Light%20Your%20Light%20Feat%20Jael

====== 41. Капкан ======

Держит нас капкан за ноги петлею.

Сознание едва возвращалось. Мысли не могли дать четкого ответа, что с ней происходит, почему что-то невыносимо тянуло вниз, едва не отрывая руки, и почему-то что-то держало за ноги… Нет, за лодыжки определенно держала веревка. Джейс поняла, что подвешена вверх ногами, привязана к ветке дерева. На руках висел груз, бетонный блок.

Приоткрыла глаза и увидела ноги Оливера, окровавленное тело. Чуть снова не провалилась в небытие от ужаса. Оливер! Мертвый! Уже не Оливер, окровавленное безвольное тело со сломанной шеей, изуродованный и сломленный. Может, он и не сломался, но ему просто не оставили выбора. Впрочем, сломался, если было чему ломаться, но Джейс отказывалась принимать этот факт. Все погибшие в ее сознании приобретали ореол непорочности и чистоты, отваги, но только в части сознания. Чудовище в ней видело все без прикрас, даже слишком уродливо.

Уже спустилась ночь, и только в свете фонаря снова маячило это лицо, лицо врага. Его темные глаза, отражавшие ныне свет луны и блики яркой лампочки, точно горели, словно у демона. Неужели просто человек? Враг. А враг — не человек. А после того, что он творил — тем более. Ваас!

Рассматривал ее, а потом, убедившись, что она его теперь тоже видит, довольно ухмыльнулся:

— Кажется, это называется дыба. А, может, это мое о***нное изобретение.

С этими словами садист наступил на бетонный блок, потянув к земле. Ветка, к которой привязали пленницу, надсадно заскрипела, но не сломалась, человеческое тело тоже не намеревалось так легко избавлять разум от страданий.