Хорошо помог девчонке. Кинул одну без всякой помощи и пропал. Так-то. Э, нет, без сомнений теперь: всё-таки хорошо, что собак с ней оставил. От этих бы всё равно не скрылся, а она хоть целее будет.

Просчитывать что-то было бесполезно, но разработки планов и мысли о ближайшем будущем сами по себе бесперебойно то и дело мелькали у Вебера в голове.

Стараясь держать ухо востро, он просто понуро молчал, хмурясь, и то и дело сурово поджимая губы.

Что ни говори, а раздражение росло наравне с отчаянием.

И смех работорговцев и их улюлюканье за спиной подливали этим ощущениям ещё больше топлива.

Впереди уже, однако, забрезжил густо-желтый свет фонарей, смешанный с оранжевыми проблесками от пламени костров. Тоннельный смрад потихоньку сменялся запахами дыма, еды, табака и пороха.

Комсомольская была большой и просторной станцией, довольно красивой – с высокими лестницами и даже балконами, тянущимися над путями. Станция, что логично, была дополнена и всевозможными штуковинами, необходимыми для жизни и быта рабовладельцев и их рабов. Ничего особенного: какие-то гамаки, канаты, столы с припасами, ящики с оружиями. Резиденция главаря располагалась под огромными лестницами в центре платформы.

Вышли на свет, подошли к маленькой лесенке, поднялись на платформу и вперёд. Вокруг царил хаос. Никакой анархии, просто было много народа, при этом все чётко выполняли своё дело, ну, или почти все.

Костры трещали, разведенные по краям платформы. Рядом с огнём, видно, на всякий случай, стояли низкие и высокие бочонки и бутыли с водой, грязные и кривые. На огне жарилось мясо, тушенка подогревалась прямо в банках, кипятились чайники. Женщин, принадлежащих к фракции работорговцев, Вебер видел не шибко-то много, а тех, кого видел, были в основном молодые и крепкие бабы с оружием и в броне, те, кто, судя по всему, ходили на вылазки, искали рабов, воевали и занимались прочими подобными делами.

Были и другие женщины. Либо постарше, либо послабее. Они занимались какими-то бытовыми действами, типа стирки в глубоких тазах, готовки, ухода за ранеными и больными и прочим в этом духе.

Громкий смех, понурое гоготание или со смаком рассказываемая история, то и дело сменялись то шепотом, то щёлканьем семечек, то шуршанием тряпок, то ещё чем.

Грязной, отчасти заваленной бетонными глыбами, вывалившимися из потолка, платформе, казалось, не было конца и края.

Навесы из ветхих тряпок, потёртой парусины, ещё чего-то были выстроены во многих местах, держались на честном слове, с помощью укрепленных палок или досок.

За этими навесами были разложены матрасы, кое-где с бельём, где-то даже с подушками: спальные места работорговцев, судя по тому контингенту, что ошивался возле них.

Итак, снова, на Комсомольской, в середине платформы, высилось несколько лестниц. Две из них, что были посередине, были утыканы часовыми, так как на лестницах находились бараки с рабами. Никаких навесов и ничего вообще там не было, кроме старых подстилок на ступеньках. Рабы все были худющими, болезненными, со страшными лицами. Многие из них казались довольно бодренькими, но таких было мало. В основном, Вебер видел стариков и мужчин, но были так же и женщины, и молодые девушки. Все рабы были одеты либо в обноски, либо в ветхую одежду.

Товара у работорговцев было много, рабские бараки располагались не только на лестницах, но и на балконах, и на путях у платформы. Там охраны было тоже уйма, и всё те же грязные мужики в броне и с кучей оружия. По мере прохождения ближе к середине станции Вебера всё больше тошнило от этих лиц.

Видел он на станции, как и всегда, много чего. Однако о том, что творилось в более тёмных уголках или не совсем на виду, но всё же достигало его взгляда, даже и думать не хотелось. Исключая подробности, Вебер думал о том, что всё это напоминало ему ненавистное заведение Майорана.

Клиентов на станции тоже было довольно много. Все они были такими разномастными и неприятными, что их можно было бы легко перепутать то с работорговцами, то с рабами.

Шли недолго, а казалось, целую вечность. Вебера и Сеньку с ним вместе подвели к одной из лавок на платформе и усадили на неё, оставив ждать под конвоем. Ждать долго не пришлось.

– Глазам не верю, Вебер. Вот так встреча.

Главарь всей этой безобразной ярмарки был высоким широкоплечим мужчиной, волосы его длиной до плеч, давно немытые, отчасти спутанные, были иссиня-чёрными. Бородка, рваная, неаккуратная покрывала узкий подбородок. Вытянутое лицо было смуглым, со шрамами.

Тёмно-карие глаза горели наглым огнём, улыбка казалась весёлой, но, в целом выражение лица чаще было каким-то меланхолично-усталым. Собственно, вот и он, Артём Валерьевич Войтко.

Вебер хорошо его знал когда-то. Или думал, что знал. Человеком Войтко был с нескрываемой хитрецой, но главное, продажным.

«Наука мне будет на всю жизнь: не связываться со всякой кодлой, типа работорговцев», - кисло подумал Вебер, глянув на Войтко.

– А чего это ты не веришь-то, Артём Валерьевич? – безрадостно хмыкнул Саша.
– Я к тебе в гости пришёл. А ты меня в кандалы. Это я не верю, что сейчас сижу вот тут у тебя в ошейнике.