– Да, я бы позавтракал, только чем-нибудь не особенно самобытным, – припомнились Камилло ягодки шпальника в сахаре и колбаска из кровежорок. – Я кашу манную люблю очень… Раз есть молоко, значит, можно сварить. Я бы и сварил. А то едите тут что зря…

– Едим что зря, спим с кем попало, и не чистим зубы два раза в день. Даже два раза в неделю не чистим, – опять зевнул Поль и поскрёб уже слегка заросшую щёку. Диксон представил себе сильно небритого Бониту с кучерявой каштановой бородой, и радостно забулькал в свой шарф.

– Чё? – подозрительно покосился на него Бонита, прервавшись на середине третьего по счёту зевка. Камилло, у которого невовремя разыгралось воображение, покраснел и захихикал ещё усерднее, прикрыв усы кончиками пальцев. Потом решил, что у Бониты с чувством юмора всё в порядке, и сознался:

– Да я представляю, как от тебя убегают твой клетчатый пиджак, майка с коровой и джинсы, словно в детском стишке про Мойдодыра…

– Первым от меня должно сбежать Леонарово пальтецо, – мудро рассудил Поль и всё-таки дозевал. – А про Мойдодыра занятно. У нас тут Слада за него, вообще-то, она такая чистюля…

Трамвай меж тем начал замедлять ход, всё реже перестукивая колёсами и уютно покачиваясь из стороны в сторону. За стёклами неспешно проплывали типовые многоэтажки Академгородка, среди которых резко выделялось высокое готическое здание с острым шпилем и необычными барельефами: светлые кирпичные стены цвета топлёного молока покрывала затейливая резьба в виде чёрной паутины с множеством пауков разного размера и цвета. Все насекомые были заняты делом: одни чинили часы, другие писали что-то пушистыми перьями в пергаментных свитках, а третьи полировали узкое и длинное, на всю высоту башни, зеркальное окно в узорчатой оправе.

Камилло заинтригованно вытянул шею: вчера вечером они с Рыжиком явно ехали в Депо какой-то другой дорогой, потому что этого загадочного здания с паутиной он точно не видел. А не заметить его могли разве что девушки-трамвайщицы… хотя нет, Камилло успел убедиться, что безглазые обитательницы Депо вполне успешно восполняют отсутствие зрения дьявольскими слухом, обонянием и интуицией. И что многие его так называемые знакомые или коллеги по работе были куда более слепы, нежели девушки с бинтами на глазах.

Не в силах отклеиться от стекла, Камилло восхищённо рассматривал горделиво и неспешно проплывавший над крышами кирпичных «свечек» высокий шпиль с сетью паутины.

– Это Резиденция главы Гильдии, – с законной гордостью поведал с заднего сиденья Леонар, которому явно польстил интерес Диксона к архитектуре Нефтестроя.

– Да, а пауки на барельефах – это, собственно, мы, учёные Гильдии, – добавила Слада. – Это как вороны на вокзале и бродячие собаки у ведьм, только не навсегда, а временно. Когда к нам в Гильдию приходит новенький, он сам сажает живого трамвайного паучка на это здание. А потом, в зависимости от специализации учёного, его успехов в карьере и характера, паучок приобретает собственную уникальную окраску, размер и породу, и занимает определённое место в паутине на барельефе. Этот узор непостоянен, он живой и изменяющийся; в каком-то смысле, эта паутина – уменьшенная копия нашего сообщества, Гильдии. Сейчас, правда, пауки не шевелятся, потому как практически все учёные гильдийцы в сей ранний утренний час, хи-хи, лежат в глубокой пост праздничной коме…

– А паука Бониты там нет. Он ушёл из паутины, когда профессор захотел недозволенного и сказал Озёрам «Прощайте навсегда!», – с деланным равнодушием изрёк Леонар куда-то в сторону и пожал плечами. Поль тут же огрызнулся, весь встопорщившись, словно воробей на страуса:

– Зато я твоего вижу, глист обморочный! Вона, маленький такой, кругленький, как пузырёк на пупырчатом полиэтилене… сейчас вон как раз суматошно носится по всей стене и, размахивая яйцами, воображает грядущее превращение в Инквизитора. А то ж! Не всю же жизнь сидеть под брюшком у Герберта Вайнрайха и бегать ему за маслинами в ближайшую торговую точку… Не, правда не видите? Ну во-он, в истрёпанной паутине на шее, как будто в белом шарфике…

Камилло едва не заработал себе расходящееся косоглазие в попытках выбрать, на что же ему смотреть. То ли на смену расцветок гневно перекошенной физиономии Леонара, по-рыбьи немо хлопавшего ртом, то ли на указанного Бонитой паучка – действительно маленького, беленького и кругленького косиножку, нервно сновавшего по чёрным узорам паутины с окутанными коконом яйцами… Видимо, теми самыми, которые вчера ему выменял Диксон.

– Слушай, Поль, как здорово… – трамвай к этому времени уже совсем остановился, и Камилло сотоварищи получили возможность созерцать башню и покрывавшие её барельефы во всех подробностях – здание находилось всего в паре кварталов от остановки.

– Жаль, Рыжика нет, ему бы понравилось… Слушай, а мы долго тут будем стоять? Я бы вылез и подошёл, порассматривал поближе... Интересно ж так. А твой паук какой был, Поль?

Последнюю фразу Диксон произнёс осторожным шёпотом, дабы не провоцировать бледного от злости Леонара на развёрнутые и красочные лекции по предлагаемой теме.

– О, у меня какой-то странный паучок был, – почему-то грустно отозвался Поль, облокачиваясь на узкий выступ-подоконник. – Его коллеги ещё «Конёк-Горбунок» обзывали. Ну, помнишь эту сказку: «На спине с двумя горбами и с аршинными ушами»?.. Вот у меня такое же непонятное существо по паутине ползало – разноцветное, с узором на спинке, почему-то с пёстрыми птичьими перьями, и с длинными усиками-щёточками. То ли паучок, то ли синичка, то ли бабочка. Видимо, отражение моей противоречивой натуры… Он, как правило, сидел на флюгере башни, ловил в паутину ветер, или вообще выбегал из узора барельефа и тащил в него всякий хлам с улицы. Если хорошенько приглядишься, то вон под тем козырьком крыши ёлочный шарик висит. А над зеркальным окном, за которым лестница – атласная лента повязана, она сейчас уже выгорела на солнце, а раньше была синенькой. Это всё мой паучок притащил…