– К утру только, он на смене, – Шэгги прекратил стоять столбом и стал помогать Тин-Тин, которая, брезгливо сморщив конопатую мордочку, попыталась ногой закатить в пакет испорченный Ютой горшок от традесканции – из него до сих пор торчали металлические стебли и колючки.

– Плохо, – Майло вытер лоб рукавом и отпил ещё. – Не хотелось бы вас тут бросать без взрослых. Но мне тоже нужно в Кирпичное...

– Смайл! Да ты опсихел нахрен с этими своими шляниями! – заорала Анияка и швырнула в даже не попытавшегося увернуться Майло своей шапочкой. – Хочешь, чтобы тебе в этом адском интернате с унитазным ершом и санитарным утёнком мозги прочистили?!

– Хочу вызволить оттуда Полли, – сумрачно отозвался Майло. – Я сразу не додумался, когда вся эта каша заварилась… Тин-Тин отдала дневник мамы нашему профессору, Рыжик и вредная девица с муфточкой искали дневник, и оба не сговариваясь уехали в Кирпичное. Это значит лишь одно...

– Не отдала, – еле слышно сказала Тин-Тин, стоя на коленях над расколотым горшком, и угрюмо посмотрела на друзей из-под густой чёлки.

– Так ты же сказала... Ты что – их всех обманула, маленькая врушка? – с осторожным желанием поверить вопросил Майло, наклоняясь к девчонке. Анияка восторженно запрыгала на пороге, хлопая снятыми варежками, с которых посыпались комочки льда:

– А-а, кучерявая, я тебя обожаю! Это только ты могла!!

– Потому что не хочу я их войны и ссор у себя дома. Ведьма такая прелестная, но хотела убить рыжего мальчика, с которым пришёл Смайлик, а эта... Нарцисса, она ведь тоже неплохая, не совсем испорченная, но её провода вон... у Смайлика до сих пор кровь идёт, – Тин-Тин сердито всхлипнула, прикусив нижнюю губу. Всё-таки засунула горшок в пакет, связала узлом, сунула в ведро к осколкам и щепкам. – Не хочу, чтобы и мы так когда-нибудь... Пусть уходят. Пусть выясняют свои обиды и сводят счёты в другом месте. Гори этот клятый дневник синим пламенем...

– Нет. Вначале я его прочту, – твёрдо сказал Майло; его золотистые глаза потемнели, словно загустевший от влитого дёгтя мёд. – Догоню как-нибудь Рыжика, попрошу ключ – и прочту. Там правда о том, кто погубил мою маму.

– Хорошо. Прочитаем. А потом выкинем. Иначе они опять явятся, опять всё испортят...

Тин-Тин твёрдо сжала губы, и, стараясь не выпустить на них торжествующую ухмылку, достала из кармана клетчатого платьица серебряный ключ с ушком в форме сердечка. Размашисто вложила в изумлённо раскрытую ладонь Майло:

– Твоя вещь... Я забрала у твоего Рыжика, который иголка. Он умывался, я стояла рядом... я знала, что ты не станешь за это ругаться.

– Нет, – тихо отозвался Майло, сжимая пальцы. – Не стану, Тин. Принеси нам мамин дневник, пожалуйста. И ещё бинт, или пластырь там какой...

– И перекись! – грозно раздула ноздри Анияка, стягивая верхнюю одежду и с ногами забираясь на стул в углу, подальше от разбитого окна.

– И перекись, – убито согласился Майло и горестно чихнул в бутылку: кажется, его всё-таки отпустило. Допил последний глоток и поболтал по дну бутылки ягодки шпальника. На скорбного Шэгги он старался не смотреть.

Вернувшаяся с медикаментами в старой обувной коробке и с дневником подмышкой Тин-Тин грозно шлёпнула этой коробкой Майло по руке и заявила, что пока его не перебинтует, тетрадь не отдаст.

– Мало ли какая там зараза, в этих проводах, – поддакнула Анияка, ставя локти на стол и подпирая щёки кулаками. Подумала и спросила:

– А зачем наш Полли поехал в Кирпичное? Он хочет убить эту тётку из Комитета по делам семьи и детства, у которой там интернат?

– Да точно, – поддержал её Шэгги. – Он же, помнишь, говорил нам про пророчество Пряхи! Что скоро-скоро жизнь снова станет, как была до войны. Безо всех этих ужасов, без бродячих домов и нефтяных коров. Я, правда, ничего не помню... как всё тогда было. Но папа говорил, что очень даже распрекрасно. А лёгкое электричество использовали только на никельных заводах, и ещё там молоко давали рабочим. За вредность.

– Хорошо бы, да не верится, – пессимистично буркнул Майло, которого Тин-Тин крепко держала за ухо, чтобы он не уворачивался от ватки с перекисью. – Такое чувство, как будто мы живём внутри осьминога, который решил поймать надоедливую мошку, и завязался сам вокруг себя узлами.

– Э-э... – не поняли эту порождённую настойкой шпальника метафору Майловы камрады. Тин-Тин даже прекратила мазать его перекисью.

– Ну, всё зверски завернулось вокруг этого... Рыжика. Его ещё Иглой Хаоса называют, потому что он из пророчества, – облизнув губы, сказал Майло и потянул к себе дневник. Никто протестовать не стал. Слегка дрожащими пальцами вставляя ключ в замочек в форме сердечка, он закончил свою мысль, – только я не верю, что когда он тут дошьёт и пропадёт туда, где ему и положено быть, всё сразу хоба! – и распутается по местам. Словно по волшебству. Нам самим придётся это разматывать, как положено. Мы же не в книжке живём, где сразу счастливый конец...

– Так... ясно… «Юпитеру больше не наливать», – переглянувшись с Шэгги, протянула Анияка и поторопила обмершего Майло, – давай, листай там сразу на конец. Остальное потом почитаем, когда срочность уляжется.

Майло послушно отлистал. Уставился на верх пожелтевшей от времени страницы с цветком подсолнуха в уголке. Открыл рот, но так и не издал ни звука. Молча, судорожно похлопал рукой по столу, призывая друзей подойти и озвучить страшную Истину – или, что лучше, сказать, что он прочитал неправильно. Четыре пары разноцветных глаз скрестились на записи под датой 31 декабря.