– А надо, чтобы вышел?.. – спросил Рыжик у ненастного неба, опять затягиваясь. Нарциссу этот вопрос, мягко скажем, озадачил:

– Ну, как сказать, Норд, всякое случается. Ты ведь, когда был директором в НИИ, тоже наверняка не предполагал, что придётся... исправлять какие-то неправильные вещи в чужом и невероятно нелепом мире? А если и на меня когда-нибудь с ясного неба свалится предназначение? Я не смогу самоотречься ради высших целей... и всё испорчу. Цветок вырос в вечной тени, знаешь ли. Я ведь постоянно хотела быть не второй, и даже не первой принципалкой. А теперь... уже не знаю. Чтобы достичь многого, нужно и представлять собой нечто большее, чем другие.

– Ты не поверишь, но, чтобы достичь многого, достаточно просто случайно оказаться в нужное время в нужном месте, – Рыжик взял себя одной рукой за локоть, задумчиво держа сигарету возле губ. Поднимающаяся над ней струйка дыма была похожа на вопросительный знак... или змейку?

Рыжик еле заметно грустно усмехнулся, вспомнив, как текли сплавом меди с золотом, сияя даже ночью, его живые локоны... когда-то очень давно. В другой жизни, с другим именем – а теперь у него нет ничего, совсем ничего, даже веры в то, что что-то появится или изменится.

– Только вот, – продолжил он, жестом пальцев с сигаретой прерывая попытавшуюся что-то возразить ему Нарциссу, – этого недостаточно, чтобы удержать, и тем более преумножить то, чего ты достиг в счастливое одночасье. И за это я уважаю Элен Ливали – ей удалось.

– Я думала, ты её ненавидишь, – осторожно заметила девушка, искоса глядя на тонкий, какой-то нездешний профиль Рыжика, окроплённый неверным светом играющей с облаками в пятнашки Луны. Ей неожиданно страстно захотелось продолжить путь, чтобы как можно скорее оказаться в знакомом до последнего кирпичика, ярко и празднично освещённом здании интерната, а не в этом неуютном межмирье, в странном состоянии полпути.

– Я сейчас докурю, и поедем дальше, – равнодушно сообщил Рыжик и по-кошачьи почесался лопатками о дверцу «Паккарда». В тонкой и уже кое-где рваной блузе ему было не то, чтобы холодно – просто неуютно. Впрочем, как и в мире в целом – так что толку сетовать? Не поможет. Помолчав и глядя, как завивается вокруг его пальцев дым, Рыжик неохотно добавил:

– Ненависть – сильное чувство, Нарцисса. А Игла не знает никаких чувств, когда шьёт. И то, что я страшусь этого – в ткань, на изнанку и снова обратно, с нитями чьих-то судеб, пропущенными сквозь меня – то, что я этого страшусь, это... Ненормально, по сути дела. И от этого лишь хуже. Всё, хватит разговоров. Садись, поедем. Мне стоило бы бросить тебя там, у этих детей с аллеи Прогресса, потому что я отлично знаю дорогу в интернат и не имею ни малейшего отношения к службе такси... узнала бы, наконец, что бывает, когда приходит время оплачивать счета и гасить кредит. Но ты всё равно узнаешь... уже немного осталось. Нар-цис-са, – произнёс он почему-то по слогам, и нырнул обратно в «Паккард», бросив окурок на снег – словно точку поставив.

Больше до самого Кирпичного никто из них двоих не проронил ни слова.

Вот в чём вопрос

– Камилло, – сказал Поль каким-то странным, похожим на всхлип кричайки голосом, и дымная белёсая тишина испуганно дёрнулась в разные стороны, словно потревоженная стая студенистых медузок. Диксону уже не нужны были другие слова, долгие объяснения и даже жесты: он всё понял с одного этого переломанного вдоха. И рванулся к дверям, дёргая шпингалету и рыча сквозь зубы от нетерпения, пока медные провода, послушные воле Бониты, расплетали свой узор на створке.

Сбивчивый негромкий говорок Поля рассыпался вокруг по белому кафельному полу, бессильно отскакивая от сознания Диксона, словно градинки:

– Камилло, я бегом к авто, вытащу генератор накачки поля. А ты пока присмотри за Элен, чтобы она не задумалась, почему наше поголовье резко сократилось вдвое... дай мне ключи от «Паккарда», пожалуйста, Камилло... скорей, ключи...

– А?.. – Диксон сладил с защёлкой и вылетел в коридор, едва не опрокинув отиравшуюся под дверью укоризненную Селию. Полю пришлось ухватить старикана за край его разноцветного, растянутого свитера, чтобы Камилло не унёсся одновременно в десяти взаимоисключающих направлениях. Диксон недовольно дёрнулся, требуя отпустить. Бонита послушно разжал пальцы и ещё раз сказал «Ключи мне дай»; Камилло распушил усы щёткой, чутко вслушиваясь в долетавшие снизу звуки.

– Поль, ну чего тебе, а... – он вывернул карманы вельветовых брюк и нетерпеливо пихнул слегка обалдевшему Боните всё их содержимое – от потрёпанного бумажника до перегнутой пополам собственной визитки с надписью «Застрахуйся! Спи без страха!».

– На, сам найдёшь, что тебе нужно, мне некогда... – руки Поля дрогнули, на пол полетели какие-то мятые бумажки, мелочь, трамвайные билетики и леденцы от кашля.

– Хорошо, – тихо сказал Поль, взглядом разрешая Диксону бросаться навстречу собственной казни правдой. В его сложенных корабликом ладонях пребывала сейчас целая жизнь Камилло, отвергнутая им с восхитительным самоотречением ради мечты, которой уже не суждено сбыться. Все эти милые мелочи, маленькие якорьки, и эти ключи от далёкой квартиры, небрежно брошенные, словно старая змеиная шкурка... Вот только новой шкурки на Камилло уже не нарастёт.

И придётся возвращаться, и подбирать трясущимися руками, и как-то втискиваться обратно в это мёртвое, никчёмное бытие – за отсутствием иных вариантов. Грустно...

– Грустно, – сказал Поль вслух, бережно раскладывая вещи Камилло по карманам. Беленькая Селия смотрела на него из-под чёлки, спрятав руки за спину, с непонятным выражением: иногда маленькие дети смотрят так на хищников в открытой, по оплошности сторожа, клетке.

– Чего тебе, моль ушастая? – ласково спросил у неё Бонита недобрым голосом, и его очки хищно блеснули отражённым светом галогеновых ламп. Селия попятилась и помотала головой: «Нет, нет, ничего». По стене за её спиной, вкрадчиво и бесшумно, прополз медный провод толщиной в палец.