– Сочиняешь ты, – осуждающе покачал головой Диксон. – Наверняка из богатенькой семьи. Надоело изучать юриспруденцию и Римское право в каком-нибудь модном институте, захотелось приключений – вот и сбежал из дома, на жизнь посмотреть… Я разве не прав?

Рыжик в ответ неопределённо фыркнул, не открывая глаз. На самом деле его очень удивило, что этот усатый лысый старикан в жутких вельветовых брюках оказался весьма недалёк от истины. Практически подошёл к ней вплотную и потрогал пальцем. Извилистый путь беглого директора Антинеля, длящийся вот уже без малого год, петлями путался за его спиной, сбивал со следа командора Садерьера и ещё несколько усевшихся ему «на хвост» личностей – но никогда не заканчивался, нет, никогда. Стоило одной дороге размотаться до конца и лечь Рыжику в руки, как тут же начиналась следующая… Тяжёлые или увлекательные, с попутчиками или без, такие разные – он наматывал их на запястье, словно шерсть, и прял из них собственную жизнь. Вот только последний месяц пряжа была вся сплошь серая, мокрая, грязная – как и сам сентябрь. И всё сильнее и чаще чувствовалось присутствие где-то рядом командора Садерьера – две добела раскалённые спицы в висках и ощущение взгляда в спину. Все ближе…

– …чашечку чая? – уловил Рыжик окончание обращённого к нему вопроса, и неуверенно повернулся к водителю. Старикан взирал на него ясными серо-голубыми глазами с дружелюбием сенбернара, откопавшего в снегах Швейцарии незадачливого лыжника.

– Извините. Я очень устал и задремал. Повторите, будьте так любезны, ещё раз ваш вопрос, – негромко проговорил Рыжик, глядя на Камилло и одновременно мимо него. Диксон ещё раз удивился отсутствию интонации в его голосе.

– Я говорю, может быть, примешь тогда моё приглашение на чашечку чая? Путешествовать в такой дождь – мало удовольствия.

– Благодарю, с радостью, – Рыжик вежливо склонил голову, но даже его хорошие манеры не могли улучшить впечатление от лишённого всяческой теплоты голоса. «Точно какого-нибудь политика отпрыск, – подумал Камилло. – Они все такие… замороженные. Пока горя как следует не нахлебается со своим желанием быть свободным и независимым, так и будет ходить с миной Снежной Королевы и цедить сквозь зубы… Ладно, с меня не убудет напоить это чудо в перьях чайком. Заодно поможет мне из магазина продукты на мою верхотуру затащить…» – Камилло обитал на последнем, шестом этаже довоенного дома без лифта.

Мокрый асфальт блестел в лучах фар, в натопленном тёмном салоне клонило в сон. Удача улыбнулась Камилло – несмотря на вечер пятницы, время многокилометровых пробок, дорога была пуста и свободна, как взлётная полоса.

До Фабричного квартала они добрались, когда уже совсем стемнело. Свет слабых жёлтых фонарей дробился и отражался в лужах, дождь шелестел и шуршал в густых кронах американских клёнов. Камилло оставил «Паккард» на стоянке и не с первой попытки открыл свои инвалидский зонтик – жёлтый в коричневую клеточку. Рыжик поспешил спрятаться от холодных капель под этой эфемерной защитой, прижавшись боком к рукаву пиджака Камилло.

– Не люблю дождь, – тихо сказал он, поправляя на плече свой рюкзачок и глядя на уютно светящиеся окна кирпичной многоэтажки напротив. Если бы Диксон посмотрел в этот момент ему в лицо, то увидел бы в чёрных глазах Рыжика усталую печаль.

– Да, осень – невесёлое время, особенно ноябрь, – на автопилоте подтвердил Камилло и зачем-то добавил, – в ноябре Адель умерла. Жена моя. От рака крови. Пять лет назад.

– Плохой месяц ноябрь, отчаянный, – помолчав, откликнулся Рыжик. – И февраль не лучше. Агония зимы и полная бессмысленность. В эти дни серых небес так не хватает тепла…

Камилло ничего не ответил, но на своего нечаянного попутчика посмотрел с ощутимой симпатией. Редко когда встретишь человека, который говорит то, что ты думаешь. Ощущения Диксона в этот момент были, как будто где-то у него в душе зажглась лампочка. Или что-то возле того. Камилло никогда не был мастером облекать свои мысли и ощущения в слитки слов.

– В магазин нужно зайти, – продолжением каких-то подкорковых мыслительных процессов заметил Камилло. – Уже должны свежий хлеб завезти. Его в семь часов всегда завозят.

Рыжик кивнул, вбирая в себя ощущения осени. Плеск дождя, запахи прелых листьев, холод, свет тусклых фонарей, лязганье троллейбусных проводов за домами, аромат свежего хлеба тонкой струйкой из дверей магазина… В такие моменты ему нравилось жить. В такие моменты он кончиками нервов ощущал тонкие-тонкие грани, отделявшие его жизнь от странных, чужих миров, от этих тёплых огней, дрожащих за шторами, от сонных улочек, засыпанных листвой. Тонкие-тонкие пальцы, нежно проводящие по щеке, оставляющие холод и дрожь – пузырьками шампанского в прохладной полынной крови. Рыжик поднял лицо к небу, и по его бледной щеке скатилась блеснувшая в свете фонарей капелька – слезинка осени. Не люблю дождь и слёзы…

Камилло молча положил руку Рыжику на плечо. Ему казалось, что он видит эту улицу с облетающими клёнами и лужами на тротуарах первый раз в жизни. Как он ни старался, так и не смог вспомнить её названия. Дождь, вечер. Осень…

Не сговариваясь, они одновременно шагнули вперёд и двинулись под одним зонтом к манившему уютом магазинчику «Вкусняша». Стараясь не расплескать странное ощущение повторяющегося сна о чём-то таинственном и родном, Диксон купил буханку ещё горячего хлеба, молока и пахнущих свежестью яблок.