Камилло льдинкой в бокал уронил настоящее имя Рыжика, и тот сильно вздрогнул. Медленно обернулся – всё то же отталкивающее, равнодушное выражение лица, только на прикушенной губе остался тёмный, похожий на прилипшее яблочное семечко след – будто ещё одна родинка.

– Ты видишь слишком много, Камилло, – промолвил Рыжик, в очередной раз удивляясь тому, насколько зорким оказалось сердце этого, в общем-то, самого обыкновенного старикана. Потом опустился на колени, вытащив из коробочки с ватой большой зеркальный шар, и задумчиво посмотрел на своё отражение. – Но тебя прощает то, что ты принимаешь всё, что видишь, таким как оно есть, без страха и отвращения. Даже то, что видишь в зеркале… – он протянул шар Камилло на ладони. В душе у него саднило от истинности слов Диксона. Даже дерзкий побег из Антинеля не стал бальзамом, способным сгладить шрамы и швы на его расколотой душе.

«А может быть, Диксон прав? – отрешённо подумал Рыжик, сидя на полу среди новогодней мишуры, держа в руках шар и глядя снизу вверх на мерцание, шелест и шуршание ёлки. – И я на самом деле, где-то в глубине души, не хочу менять себя, сопротивляюсь, цепляюсь за страхи и обиды Норда, и за гордыню и надменность того, кто был до Норда?.. И что дальше-то?».

– И что дальше-то?.. – ни к кому не обращаясь, произнёс Рыжик вслух; в его тёмных глазах тонули, как в вязкой смоле, блики света от ёлочных шаров и гирлянд.

– А дальше мы идём пить чай и баловаться плюшками, – решительно объявил Камилло, ногой отодвигая с дороги коробку с ватными шишками. – Это лучшее лекарство от грусти, поверь моему огромному жизненному опыту. Веришь?

Рыжик с радостью отложил в сторону зеркальный шар и неприятные мысли, и прошёл на тёплую Камиллову кухню, тем самым молчаливо признавая, что его жизненный опыт – ничто рядом с великой мудростью Диксона. Хотя, может, так оно и было…

====== 8. Пустыри ======

– Февраль на переломе… Посмотри, как искрится снег. До времени вербы осталось полторы вьюги и сорок тысяч километров серого неба, – сказал Рыжик, прижимаясь к оконному стеклу. В его глазах отражалось первое февральское воскресенье. Камилло неторопливо доел печенье, стряхнул крошки с усов и тоже посмотрел за окно.

– Не хочешь откусить кусочек грядущего марта здесь и сейчас?

– Я… – Рыжик не отрывался от стекла. – Сколько слякотных минут я отсутствовал на дорогах, сколько мне ещё идти? Я не знаю… Сегодня отличный день для того, чтобы сорваться с цепи, которую я выковал себе сам, Камилло. Пойдём гулять, пока солнце не зашло.

Одинаково щурясь от солнечных брызг, они выскользнули в весёлый воскресный мир из затхлости подъезда. Дети играли с большим пятнистым вислоухим щенком в прятки. Непонятно чья бабушка созерцала их игру, сидя на лавочке и покровительственно улыбаясь в пространство. Вдоль цоколя спешил бандитского вида кот с такой подозрительной мордой, что его хотелось немедленно упечь за решётку.

– Пойдём сегодня туда, – указал Рыжик рукой в перчатке на северный конец улицы, странно изгибавшийся вокруг местного «чипка» и ускользавший в густой березняк. Оттуда покинуто и уныло торчала верхушка серой панельной свечки. Камилло уставился на березняк с откровенно неприязненным видом, сунув руки в карманы видавшего виды пальто едва ли не по локоть:

– Я не знаю, куда ведёт этот переулок. Я там и не был никогда. Там сплошные пески, пустыри, говорят, и вообще это уже не Фабричный квартал… Нечего нам туда ходить, неприятности одни из этого выйдут.

Рыжик побледнел и опустил глаза, ощутив знакомое прикосновение ледяной боли в висках. Знак? Напоминание? Предостережение? Некоуз рядом, и черта почти незаметна, всего один шаг.

– Я чувствую, что мне туда зачем-то нужно, – вырвалось у него. Рыжика с неумолимой силой тянуло прочь от успевшего набить оскомину, впечатавшегося в ладони вместо линий судьбы маршрута, по которому они с Камилло всегда гуляли.

– Это грань между мирами, линия скола клина, линия отражённого излучения генерального меридиана… я должен всё-таки понять, я… – Рыжик вздрогнул, уцепил Камилло за край рукава, потянул за собой. – Я должен туда идти.

– Только не говори потом, когда мы влипнем, что это была моя дурацкая идея, – сдался Камилло, свистом подзывая лохматого щенка и кидая ему печенюшку.

– Утонешь, домой не приходи, – ухмыльнулся Рыжик в ответ. Потом просунул руку в перчатке под локтём у Камилло и доверчиво прижался к нему боком, чтобы было удобнее идти в ногу. Диксон вдохнул свежий прохладный воздух – и почему февраль под синим небом всегда пахнет свежевыстиранным бельём? А может, всё наоборот? Отогнал мысли о том, что завтра паковаться обратно в офисную серость и монотонность, улыбнулся и пошёл рядом с Рыжиком, стараясь не поскользнуться на замёрзших лужах. Хорошо, что он вытащил Рыжика на улицу – всё-таки он просидел всю зиму в четырёх стенах, бледный ребёнок вечных сумерек, заложник плохой погоды и собственной потаённой печали…

Сопровождаемые гонявшим птиц щенком, они дошли до края улицы, повернули и ступили на колею меж берёз. Камилло оглянулся – что за хитрый поворот! От всей его улицы остался только покосивший набок, стоящий на двух тонких ножках почтовый ящик, а многоэтажных домов будто и не было никогда, и нависавшей над их кварталом фабрики тоже не видно… странно.

– Странно! – вслух повторил его мысли Рыжик, указывая взглядом на проплешину в густом березняке. Там кто-то соорудил детскую площадку – несколько турников, две обезглавленные годы назад лошадки, песочница и цепные качели. Сейчас на них сосредоточенно раскачивалась малышка лет четырёх, в стареньком пальто, резиновых сапожках на колготки и небесно-голубой шапочке с помпоном.