— Женя и Петя-повар, со мной! — скомандовал Василий, пренебрегая насмешками, и побежал к лодке.

Старик Петров поблагодарил Лидию, не прикоснувшись к пирогу. Он хотел плыть с Василием, но не успел — лодка ушла.

— Возьмем другую, — предложила Лидия.

На острове остался один Петя-коновод. Он размышлял над именинным пирогом, который так обрадовал русских, что они убежали от завтрака.

Василий встретил Лидию на материковом берегу нелюбезно.

— Лидия Максимовна, — сказал он взволнованно, — вы должны мне позволить самому найти…

— Еще раз? — воскликнула она. — Третий раз вы хотите подарить мне одну и ту же залежь?

— Почему третий раз?

— Вы поднесли мне ее наперед и посвятили мне ее в торжественных выражениях — это раз? Второй раз я получила целую залежь кембрийского битума в пироге…

— Это не от меня. От Пети-повара, — сказал он, нахмурясь.

— Но кто велел начинить пирог тас-хаяком?

— И третий раз в структуре, — сказал Василий. — Вы правы, и вы должны уйти.

Она повернулась и пошла в тайгу. Отец Жени пошел за ней.

— Алексей Никифорович, зачем вы сопровождаете меня? Я недалеко.

— Нельзя, — сказал старик. — Посол близко гуляет.

— Какой посол?

— Не знаю какой. Медведь. Посол по-нашему.

Они вышли на болотце — алас — круглое, как чайное блюдце, с крутыми и ровными откосами бережков. Дно было ярко-зеленое, очевидно еще топкое. Такие прудочки, а впоследствии лужки образуются часто после пожаров. Солнце прогревает оголенную площадь, мерзлота подтаивает, почва оседает, и через год-два появляется алас.

Петров внимательно осмотрел болотце и обошел его.

— Сегодня ночью придет большой сохатый на алас.

— Сегодня ночью? Откуда вы это знаете?

— Вижу.

Лидия рассмеялась:

— Это ваше любимое выражение, Алексей Никифорович: слышу, вижу.

Тотчас ей стало стыдно, что она так сказала. Ведь он не мог понять ее шутливость.

— Алексей Никифорович, я читала о знаменитых охотниках, которые замечали всякий след проходившего зверя и даже довольно точно могли сказать, когда именно зверь прошел.

— Это хорошие охотники.

— Но вы видите следы, которых еще нет! — воскликнула она. — Вы видите, какой зверь еще придет, и вы видите, в котором часу он придет!

— Не вижу, в каком часу придет.

— Но все-таки ночью сохатый придет?

— Такое дело его. Должен прийти.

Московская девушка не поверила ему, но он не обижался, потому что она не понимала его дела. Его охота не была ее делом. Он обдумывал, как объяснить ей.

— Слушай. Смотри: живой оставляет след на мягкой земле, на траве, — он указывал рукой, но она не видела никаких следов там, где он указывал, а он продолжал: — На листе, смотри, на дереве… Вот посол, медведь, пробежал только что, когда мы с тобой шли сюда…

Лидия невольно оглянулась.

— Там не увидишь, сюда смотри. Везде следы, только на воде нет, на камне следы плохие, скоро пропадают. А ты показываешь на камне. След букашки! — сказал он с изумлением. — Та букашка сидела давно, когда еще люди эвенки не пришли на Полную, а ты видишь след. Я верю, ты видишь — твое дело. Мое дело — я вижу. Василий Игнатьевич видит еще больше, а в Москве он ученик, ему еще год учиться. В Москве живут великие охотники!

Лидия молчала, боясь перебить его быструю речь.

— Ты говорила Жене о том, что будет на Полной через много лет. Женя умрет, его дети умрут — и будет то, что ты знаешь. Я верю. Но как ты видишь? Не знаю. Что ты слышишь? Я того не слышу.

— Нельзя увидеть того, что будет, — сказала Лидия. — Я знаю это, но не вижу. А ты видишь, будто бы сохатый придет.

— Ты ученая. Ты не видишь, а знаешь. Я не вижу — не знаю. Я умею немного видеть и слышать. Вот слышу — медведь жалуется. Теперь знаю: комары обижают деда.

— Почему я не слышу?

— Жарко — плохо слышишь. Он близко ревет.

— А может, у него другая обида?

— Лидия!.. Лидия!.. — услышала она азартный зов Василия.

— Идем смотреть, — сказал старик.

— Меня зовут.

— Идем смотреть! — повторил старик и пошел.

— Мне будет страшно! — сказала Лидия, но пошла за ним.

— Со мной не страшно.

Он шел очень ловко и скоро. Она с завистью старалась усвоить его способ ходить по лесу. Медведь ревел все ближе. Он жестоко страдал и ничего не мог поделать со своим ничтожным противником. Он ревел от необыкновенной боли и от ужаснейшей ярости.