Лодки были вытащены на гальку. Ваня взялся за лошадей и заставил их лечь. Люди охотнее всего тоже легли бы на прохладную гальку, пахнувшую чистым, влажным воздухом. Но еще не все хозяйство устроено было, и они ходили, кашляя, согнувшись, и ползали на четвереньках по всей отмели.

Палатки поставлены были возле самой воды.

Алексей Никифорович велел Ване полить обильно водою кучу мха, взятого из лодок. Животные жадно погрузили морды во влажный, рыхлый мох, не пропускавший дыма. Они еще не ели. Они только дышали легким, процеженным воздухом, очищенным от мучительного запаха.

Работать в пространстве почти плоском, высотой в один метр, оказалось очень трудно.

Приходится сказать неточно, что люди передвигались на четвереньках, за неимением слова, обозначающего передвижение на трех конечностях. Но они двигались именно таким способом, придерживая одной рукой у носа комок сырого мха.

Влажный воздух успокаивал воспаленные слизистые оболочки.

Мох настлали также в палатках. Но скоро и там собрался дым. Савватей выполз со словами: «Организация убийственной картины!» — и лег лицом к самой воде, подложив под скулу комок мха.

Все легли, кроме Пети-повара, поближе к воде или зарывшись лицом в мокрый мох.

К вечеру дым опустился еще ниже.

Петя-повар долго еще ползал под горой и на отмели. Он ползал с закрытыми глазами, но дым заставил его плакать с закрытыми глазами, и Петя думал, что ему труднее, чем слепой собаке, которая «видит» носом. А ему только мешал его нос и мучил, и Петя закрыл нос толстой пачкой мокрого мха в платке.

Он завязал концы платка на макушке головы. Так он освободил обе руки и сумел собрать хворост под горой. Большую вязанку хвороста он привязал на веревке к поясу и уволок ползком и на четвереньках в лагерь, к палаткам.

Возле палаток, но ниже их по реке, под ветром, он разложил костер и с бесконечным упорством отстоял его от дыма. Петя взлелеял верный огонь и сварил обед, такой же, как вчера и позавчера и все минувшие дни его поварства: очень хороший обед, немного пахнувший дымом, но очень вкусный.

Ему самому не хотелось есть на этот раз — первый раз в жизни! Он сам удивился. Не хотелось даже пробовать. Шестьдесят раз он варил этот обед для экспедиции и каждый раз убеждался, что новый обед вкуснее всех съеденных. Сегодняшний безусловно был самый вкусный. К сожалению, Петя совсем не хотел его есть.

Все равно — он хорошо сварил этот обед.

Мешочек с мисками и ложками и другой мешочек, с сухарями, он повесил на шею. Ведро с обедом взял в левую руку. Петя встал с закрытыми глазами и пошел вдоль берега, над урезом воды.

Здесь, он знал, лежали его столовники, лицом к воде.

Он, конечно, знал, в каком порядке они лежали. Он осторожно ткнул в бок Василигнатича. Петя поставил ведро и опустился на колени. Он вынул миску и придвинул к самому лицу Василигнатича, положил сухарь возле миски на чистой, мытой-перемытой, гальке и ложку положил на сухарь. Затем опять приоткрыл глаза и налил похлебку в миску.

Он склонился к воде и погрузил в воду свою мховую маску, хорошо надышался. Потом взял ведро и снабдил обедом всех. Савватей страшно ругал Петю за то, что он якобы прибавлял дыму своим костром. Петя дал ему обед последнему и велел покричать, чтобы все ели.

Савва хлебнул прямо из реки, сполоснул горло и прорычал:

— А ну, обедать!

Другой день продолжали валяться на гальке, все кашляли и ничего другого не делали. А Василий Игнатьевич совсем лежал без памяти.

Лидия Максимовна подползала к нему, поднимала левой рукой ему голову и кормила из ложки. Скормив ложку, Лидия Максимовна отворачивала лицо и кашляла.

Но Петя не позволял себе даже кашлять, когда он раздавал еду. И так как он больше всех находился в дыму, то он ел меньше всех и очень ослабел. И думал, что хуже только начальнику. Видно, Василий Игнатьевич наделен непрочным дыханием. Он все время дышал с воды, то и дело нырял носом и чуть было не утонул совсем, оставаясь на сухой земле всем телом, кроме носа.

После этого Лидия Максимовна не отползала от него и берегла его днем и ночью. Савватей смотрел на них и бормотал:

— Солнце всех не обогреет: кому мать, кому мачеха.

Может быть, начальник десять раз должен был умереть, и десять раз Лидия дала ему жизнь, может быть, а он, как новорожденный, не узнал об этом ни разу. Но каждый раз Василий Игнатьевич начинал жить сызнова и лежал в беспомощном младенчестве и ничего не знал десять дней.

А Петя животворил всем и самой Лидии Максимовне.