Шрифт:
Савва махнул рукой с изумлением:
— Я против него — комар.
Все рассмеялись.
— Теперь вы знаете, ради чего Николай Иванович преследовал нас и чуть не убил вас. Он вовсе не был бандитом, а был даже очень достойным, преданным человеком. Его погубила отсталость, он ничего не мог понять в наших делах и нас мучил, мешал. Нам пришлось защищаться против нашего же человека… С вашей помощью и с помощью Вани…
— Эх, Николай! — воскликнул Савва. — Жил — не человек, умер — не покойник!
Ваня пристально смотрел на Савву и, по-видимому, хотел что-то сказать. Женя с живостью придвинулся к нему, но Ваня уже раздумал говорить. Молчание казалось ему всегда содержательнее самой экономной речи. А если уж не молчать, так лучше петь, чем говорить. Повод и материал был самый подходящий для смешной и героической песни. К сожалению, трое из семи возможных слушателей определенно были бы против.
— Правильно ли я рассудила, Алексей Никифорович? — спросила Лидия, желая услышать похвалу, очень довольная своим судопроизводством.
— Правильно, — любезно сказал старик. — Не всех.
— Не всех?.. Кого же неправильно?..
— Николая Ивановича засудила.
— Как же, Алексей Никифорович! — сказала Лидия обиженно. — Ваня же рассказал все, как было!
— Ваня — певец. Он хотел песню петь о пожаре и дружбе, — Алексей Никифорович усмехнулся. — По-якутски спел бы еще лучше.
— Ах, так вы пошутили! — сказала Лидия.
Женя подошел к Лидии близко и попросил негромко:
— Про Сеню… Вы не дочитали.
Лидия снова вынула письмо.
— «Заячья наглость!» — зарычал пилот. «Ай да Сеня! За одно это надо его доставить в его сказку», — сказал помощник. Я сказал: «Это ваша прямая задача — обнаружить потерянные поселки и приобщить к социалистическому строительству». Словом, с нами со всеми чуть не покончили в Русском жиле в первый же момент после приводнения. Но я заорал: «Я Тарутин! Правлю поклон от Николая Ивановича Меншика!..» Колоссальный эффект, не могу описать — помощник пилота отнимает письмо».
— Лидия-свет Максимовна, почитай еще из Сказки!..
— Выходить сегодня поздно, — сказал Алексей Никифорович.
Лидия раскрыла Сенину тетрадку и, волнуясь, прочитала:
— «И я, Первай Тарутин, говорил людем об их борошнишке, чтобы лучшее не бросать, а сволочить с собой на землю. Не вода и не земля дают пищу — без хлеба сыти будете от рук своих. А борошнишко нарядное со всею опрятностью дорогою покинете — Руси далече, в иноземцах и без русской утвари, сами одичаете, яко иноземцы: грязны и смрадны, со псами едят из однова.
Тоже Лев Меншик призывал, чтобы взяли все железо.
И люди отказали. Что мы-де и сами перепропали вконец, земли не ведаем, в которой стороне выпадем и на которое место, и будем ли живы или нет.
Началовожу пеняли на том: идем шестой год и харч дорогою съели. В море без дров и без харчу, и с соляной морской воды перецынжали, — а преж сего такого гнева божьего не бывало. И не слыхали, кто тем морским путем ни бывал, в таком заносе. И больше трех фунтов железа нам волочь невмочь, потому что ладных нарт и собак у нас нет и далеко ли земля или близко, не ведаем.
Того ж дни согласились взять по три фунта на человека железа, а больше не в мочь, не знаем-де мы и сами, что над нашими головами будет. Дворяна и промышленные люди взяли сверх того пищали и свинцу довольно, сабля одна была и копье, стрелок много и топорик малый.
Торговые люди не взяли железа, опричь товару, да и хлеба помалу взяли, а нагрузили нарты и на плечи верверету и бисер, и другие товары.
Лев Меншик взял железа волочь весом полпуда, сети и соли изрядно, а хлеба три фунта…
А кочи остались на море, три изломаны. Все суда с якори и с парусом, со всею судовою снастью, с хлебными запасы и всяким борошнишком… И лодок с собою не взяли, потому что оцынжали, волочь не в мочь. На волю божью пустились.
Как пошли с кочей — и льды запоходили! Достальные пять кочей ломает и запасы разносит.
Люди на нартах и веревками друг друга переволачивали и со льдины на льдину перепихивались, и корм, и одежу дорогою на лед метали…»
Каменный груз, малозаметный в лодках, оказался очень тяжелым для истощенных пяти лошадей и двух оленей.
Отслужившие лодки брошены были на берегу Лены. Старик Петров пошел впереди. Вид автозимника ему не понравился. Женя шепнул об этом Лидии:
— Отец недоволен.
Женя доверял мужеству Лидии после дороги на Эргежей.
Автозимник завален был павшим обгорелым лесом. Пожар свалил тайгу, но каким образом? Он выжег многослойный мох над мерзлотой, в котором держались корни деревьев, и лес упал.
Лошади переступали через лежавшие стволы и осторожно переносили задние ноги. Но там, где стволы лежали навалом, животные останавливались. Взрослые мужчины принимались рубить и растаскивать завал.
Угольная пыль из-под топоров покрывала их лица и одежду. Лошади, олени и люди стали черно-серыми.
Перед каждым завалом Лидия в недоумении спрашивала:
— Но почему вы не обойдете его?
Алексей Никифорович ни за что не соглашался обойти стороной, пройти там, где лес, по-видимому, прочно стоял.
— Там нельзя ходить, — отвечал он каждый раз.
Приходилось развьючивать животных.
В течение дня они проходили не более пяти километров. Поэтому Лидия обрадовалась, когда развалины леса кончились и открылась высокая черная тайга на дымящейся земле.
Петров и Василий остановились в сомнении и в страхе — впервые. Они осматривали лес и серый пепел у его корней. Зола еще сохраняла форму недавно сгоревших мхов.
— Надо идти, — сказал Василий.
Воздух был удушливо-горький в этом лесу, а земля горячая. Лошади поспешно отымали копыта от мягкого праха. Еще больше страдали олени. Тонкий пепел, как пыль, оставался в воздухе.