— Сокрушайте антихриста крестом и копьем.

И со всех сторон его чертовы подголоски нажимали на последнее средство:

— …и копьем! Копьем!

— Крылья его не ангельские, не мягкие, а железные, — доказывал зловредный бородач ясно и внятно, без крика.

Ведь это был тот голос и толковал опять об антихристе, как в 1932 году на станции возле Байкала!

Но я знаю свою силу тоже, и люблю при случае дать, и у Вани кое-чего перенял из бокса.

— Подойдем к нему поближе, — я сказал. — Пускай ощупает мои крылья.

Все пошли за мной, а бородач наверху стоял и ждал. Оказался могучий старик с могучей черной бородой и плешивый! И я сам не сообразил, как у меня сказалось:

— Папаша Плехан, будь здоров!

Тут многие захохотали, и все заговорили:

— По прозванию знат, слышь?.. Все знат!

Тут уже я без риска лихо ахнул такое:

— Папаша Иван, тебе сын посылает низкий поклон! — Поклонился старику сказочно низко.

— Который сын? — живо спросил старик и призабыл мне обидное первое обращение. И был на том куплен мною, Семеном Тарутиным.

В минуту я узнал, что за Краем в Мире бродят целых три его сына.

Тогда другой бородач, помоложе, стоявший немного выдвинувшись, потянулся рукой к затылку и заявил:

— Ты объявись нам, сынок, чей ты сам будешь?

Я помолчал для важности и объявил со значительностью:

— Я-су Агафангелов Семен Тарутин.

Всеобщее молчание. Думаю: неужели влип? Не может быть такой ошибки у Николая Ивановича. И не такой он человек, чтобы подвел.

Подходит ко мне этот самый моложавый бородач, присматривается. Обнимает меня, целует в губы, черт возьми, и собирается явно плакать!

— Правнучек мой?.. А я твой прадед Агафангел. Ах, богоданный мой! Теперь и помереть могу, братцы, сыны мои.

Сыны его, то есть мои прадядья, окружили меня — один другого моложе, вот порода! Я на них посмотрел и подумал: неужели и мне жить вечно?

Тут и вся родня окружила, и меня целовать. Шум, крик, пратетки, праплемянницы — я перестал уже различать и только заметил, что Маруся — не родственница мне — стояла в стороне.

Я проголодался и чувствовал нетерпение. Наконец один дядя — или не дядя — сказал:

— Грех, бра-а!.. Самого-то председателя советной власти нету, рыбачит. Кто тебе возглаголит?.. Или ты, Микунька? Он ведь называется заместителем председателя советной власти у нас. Глагольник!

Микунька вышел вперед, отставил правую ногу в самошитом коротком сапоге. Поправил черную бородку и начал глаголить:

— Не знаю, как лучше сказать, а ты ведь снизошел яко ангел небесной к нам, чертыханам, ну просто как царь, пра-а!..

Бригадир Верных

русский жилец

С. Т а р у т и н.

Уважаемый Василий Игнатьевич!

Я опоздал спасти ее. Погиб замечательный документ русской истории. Берестяная Сказка изгнила или еще как-то исчезла. Но она больше не существует.

Это были аккуратно нарезанные тонкие листочки бересты, каждый размером в две ладони или в одну. Листочки были черные от сырости. Большой сундук, набитый берестами, стоял в избе у Тарутина Агафангела, у прадеда моего. Я живу у него, и прамачеха ко мне тоже неплохо относится. Она, правда, намного моложе мужа, прадеда моего.

Я все думал: как подойти к вопросу о Сказке. И догадался, откуда у русских жильцов понятие о чернокорой березе. Спросил в кругу вечернем: не видал ли кто черную бересту? Два старика, мой прадед и Меншик Иван Еремеевич, прозвищем Плехан, ответили, что писание Первого Тарутина было на таких берестах. Итак, она была, Сказка, ее не выдумали!

Когда я высказал пожелание увидеть Сказку, прадед Агафангел положил мне руку на голову и подержал, с благословением, что ли, а Иван Еремеевич рассказал о том, как пропала Сказка.

Бересты были от употребления уже ветхие и многие порвались. Никому не позволялось трогать. В первое зазимье, в день Покрова богородицы, собирались русские жильцы возле сундука с берестами, в доме Тарутина старшего, и слушали Сказку, а сказывал наизусть Семен Агафангелович, мой дед.

Кто из детей Тарутиных, слушая, сумел запомнить слово в слово, тому позволялось на следующий Покров день читать по берестам, чтобы проверить все слова и научиться выговаривать правильно, по-старинному. Но после Семена не успел еще никто.