Лидия положила на кукольные блюдца прозрачные ягоды в изумрудном густом сиропе. Василий посмотрел на свое блюдце с искренним интересом. Тотчас Лидия отзывчиво подложила еще ягод и взглянула с ласковым сочувствием к его детской радости.

— Рассказывайте ваши дальнейшие планы.

— Я был у начальника Главгеоразведки. Он сказал: «Если Академия наук заслушает ваш доклад, я уделю вам десять минут».

— Грубиян! Что вы ему ответили?

— Я сказал: хорошо. — Василий встал и прошелся по комнате.

Лидия покраснела от гнева.

— Вы должны были обрезать эту свинью! А вы проглотили оскорбление с покорным «хорошо»!

— Что же другое я мог ответить ему с достоинством?

— С достоинством?.. Его высмеяли, а он с достоинством ответил: «Хорошо»!

— Он хотел выразить ту мысль, что, может быть, я и заработаю доклад в Академии через десять лет, но и тогда кембрийская нефть, да еще в Якутии, не будет стоить больше десяти минут делового времени…

— Вы полагаете, что я сама не в состоянии понять?..

Василий остановился у книжной полочки и рассматривал книги в смущении.

— Ну, а я ответил: хорошо.

— Боже, какая угроза! — Лидия тоже подошла к полочке и встала рядом с Василием. — Я действительно не поняла вас. Вы ответили в том смысле, что принимаете его условие!..

— Конечно! — Ему хотелось взять в руки какую-то книгу, но он не решался.

— Будто бы вы придете к нему после доклада в Академии наук?..

— Да.

— Вы действительно уверены, что Академия наук будет слушать ваш доклад?.. И не дальше как через десять лет?

— Зачем? Через две недели.

Она взглянула почти испуганно.

— Иван Андреевич уже внес предложение на Геологическое отделение Академии заслушать мой доклад о разведке на кембрийскую нефть.

— Извините, Василий… Вам это не приснилось?

— Вы опять забыли, что мне никогда не снится.

Она продолжала смотреть недоверчиво, не желая верить, что этот человек способен на такое дерзкое бахвальство. Он был очень бледен и худ. Он взял наконец эту книгу, которую ему хотелось раскрыть.

— Тринадцать лет назад вы были неграмотны, — напомнила, чтобы заставить его одуматься.

— Верно! — воскликнул он с гордостью. — А нынче я буду докладывать в Академии наук!

— Больше всего мне не нравится у вас нескромность.

— Лидия Максимовна! Объясните мне, что такое скромность? Может быть, я не понимаю: разве я должен прикидываться, будто бы не замечаю, насколько я успел больше многих других?

Она не нашла прямых слов для возражения и сказала:

— За тринадцать лет каждый ребенок доходит до четвертого курса. Мартин Иден успел больше вашего в три года.

— Кто это? — живо спросил он.

— Вы попросту не сознаете своего невежества и воображаете, что это и есть сознание своей ценности.

Василий сильно покраснел.

— Человек должен знать себе цену. Образование не мешает мне понимать, что есть люди не менее умные и более знающие.

«Это и есть скромность», — подумала Лидия и сказала:

— Простите, если я обидела вас. Я не хочу обижать вас!..

Василий угрюмо попросил рассказать биографию Мартина Идена. Он слушал с жадностью и оживился.

— Мартин Иден удовольствовался тем, что узнал за три года, и тем, что сделал за три года, потому что у него была слишком маленькая личная цель. Я вовсе не довольствуюсь собой. У меня другая цель. Почему я не должен радоваться тому, что успел узнать и сделать?

— Какая у вас цель?

— Облегчить труд человека!.. — сказал он с неожиданной жесткостью в голосе, отвернувшись и хмурясь. Да, пафос простой задачи, но великой — суровый и стыдливый пафос посвящения жизни одной службе. — Да. Я горжусь тем, что успел за тринадцать лет получить некоторое образование, применяя его к жизни все время. Каждую крупицу моего знания я разделил среди большой массы людей.

— Сядьте, Василий, и расскажите мне об этом.

Он сел против нее у столика.

— Я проучился, может быть, меньше трех лет из этих тринадцати… — Он встал и снова прошелся по комнате: два шага от кровати до окна, три шага до двери.

Он стоял перед Лидией и говорил. Время от времени он делал шаг к столу, поглядывая на зеленое варенье — густое, прозрачное, как драгоценный камень, искрящееся в бликах. Он говорил не очень гладко, иногда несвязно, повторял и разъяснял свою мысль для самого себя. Синтаксис прихрамывал у него заметно.