— Я проучился в семилетке одну зиму, с осени до весны, и не успел окончить: кончился учебный год. А уже весной я проводил комсомольскую кампанию, собирал бригады на сплав и сам был бригадиром. Я провел в тот год плоты по Северной Двине до Архангельска… — Он наклонил голову, уставясь в свои воспоминания. — Месяца не хватило. Еще месяц бы занимались — и я окончил бы семилетку.

— Семилетку? За одну зиму?

— Семилетку! — сказал он, торжествуя.

— Это какое-то недоразумение. Четырехлетку, наверно. Да и не могли в такой глухой деревне в то время открыть сразу семилетку, а только начальную школу. И в начальной-то в первый год открыли один первый класс, наверно. Откуда могли быть учебники для второго и старших классов? Школа должна была расти вместе с учениками. Потом открыли бы и третий, и четвертый…

Как же она не приемлет факта?.. Он сидел в третьем классе… Одно мгновение, секунду… Взрослый среди детей — во втором совсем невозможно было бы, а четвертого еще не было, это верно. Жарко натопленная зима в замечательной сереговской школе на секунду вернулась, одно мгновение с госторговским незабываемым сахаром и крепчайшим чаем и с хлебом — с хлебом! — и учителя занимались отдельно с Зыряновым по программе первого и второго года.

Вася Зырянов понравился ребятам тем, что вникал во все дела и любил помогать. Но он и тянул, чтобы ему помогали.

Сухари у него кончились, Вася поступил на службу в Госторг круглосуточным сторожем. Сторож, поскольку ничем не занят, обязан был топить печи в лавке. Но Вася, кроме этого, и полы мыл, и наблюдал за опрятностью на полках. Он очень расширительно понимал свою стражу: ведь он являлся сторожем Государственной торговли!.. Он очень гордился своей должностью.

Пришлось и белье свое стирать, вдалеке от матери.

Вася чувствовал себя как на чужой порожистой реке. Его лоцманская память прихватывала все на ходу и не упускала ничего. И то, что объясняли третьей группе, еще непонятное, запоминалось. И вот оно уже возвращалось из памяти, привязывалось к понятному. В ноябре Зырянов догнал третью группу и стал мешать общим занятиям. Пришлось его отсадить и продолжать с ним отдельные уроки — теперь уже по программе вперед. Учителя этой юной революционной школы не придерживали великовозрастного ученика. Они не прочь были поощрить его пыл и пронаблюдать.

Лоцман, сын лоцмана, ослеплял учителей точной памятью и сам упивался всеобщим восхищением. Теперь он окончательно уверился на всю жизнь, что будто бы все ему доступно.

Комсомольцы выбрали его секретарем ячейки.

Спустя еще месяц увлеченный заведующий школой известил уездный отдел народного образования, что в январе потребуется открыть пятую группу, понадобятся недостающие учителя. В уоно захотели узнать, откуда появится пятая группа в январе и сколько в ней будет учеников. Предложили отложить до будущего сентября.

Заведующий предложил Зырянову замедлить ход и предостерег против опасностей слишком быстрого накопления первоначальных знаний.

«Надо спешить, — возразил Вася и с жаром воскликнул: — Дайте мне факты и выводы! Потом я разберусь и все сам проверю!»

Он стал допекать учителя вопросами о камнях и особенно о черном жире земли. Но учитель сказал с огорчением: «Я никогда этого не видел и не слышал об этом, ничего не могу тебе сказать».

— Открыли семилетку, я вам говорю! Были ученики! Меня, большого, неудобно было посадить с маленькими — посадили сразу в третьем классе. За первые два я догонял, мне помогали учителя и ученики. А в старших классах я был единственным учеником, со мной одним занимались, из интереса. Я торопился.

— Но разбираться в программе вы же не могли! Сколько вы там прошли — за четыре или за семь, что вы в этом понимали? У вас осталось в памяти название «семилетка», и оно вам льстило. Вы за него и держитесь до сих пор и не хотите рассудить.

Василий помолчал вежливо и смущенно. Кротко рассказал дальше:

— Вернулся и получил путевку в совпартшколу первой ступени. Я еще погулял в то лето по лесам и рекам со школьными товарищами, а потом поехал в Усть-Сысольск. Прежде всего обежал все учебные заведения и выяснил, что во всех преподавали частью одни и те же предметы, а частью разные. Я подал заявления, кроме совпартшколы, во вторую ступень и в педтехникум.

Лидия больше не задавала вопросов и не мешала ему. Она безмолвно слушала, совершенно потрясенная «лоцманским» подходом к учебным заведениям Усть-Сысольска.

— Оказалось, надо было жить: ждать экзаменов двадцать дней. Я работал в это время на уборке сена, и на молотьбе, и на лесных работах. Одновременно готовился к сдаче экзаменов…

(И как тут не похвастать?)

— Мне велели решить задачу из седьмой группы… Но я же не окончил семилетку и не знал, как надо решать эту задачу! Стал думать… и пробовать. А учитель стоял возле; спросил: «Что это вы делаете?» — «Я такую задачу не видал, говорю». — «А я никогда не видел такого способа решать эту задачу, какой способ ты придумал, — сказал учитель. — У тебя интересная голова, ты сам можешь задачи выдумывать…»

Меня приняли во все три заведения, но директора и преподаватели были недовольны: они считали, что я не могу успеть. Я объяснил, что это вполне возможно и даже очень просто: совпадающие предметы я тоже разделил. Например, начатки естествознания буду проходить во второй ступени; а в педтехникуме — продолжение этого же курса. Во второй ступени пройду также математику, а в совпартшколе — общественно-политические науки, в педтехникуме — исследование химии и физики.

— Исследование!.. — тихонько подивилась Лидия.