В лице Аверина, пока Радзинский всё это говорил, не дрогнул ни один мускул, но, дослушав, он сразу опустил голову и сделал решительное движение уйти. Викентий Сигизмундович не позволил: быстренько перехватил его, крепко прижал к груди и принялся размеренно гладить по голове.

– Ну что ты, Никуся, – ласково бормотал он при этом. – Мы же оба знаем, зачем он это делает. Горячая любовь к ближнему, жгучее стремление к самопожертвованию… Помнишь, мы об этом уже говорили? Могло быть гораздо хуже, поверь мне. А пока ничего плохого ещё и не случилось. Он же от тебя не отрекался! И мы теперь знаем… А раз знаем, значит – присмотрим. Не переживай. – Обхватив обеими руками аверинскую голову, Радзинский отстранил его от себя, глянул было ему в лицо, но тут же быстро прижал к себе обратно – таким невыносимо горьким был изгиб его губ и страдальческим – взгляд. – Николенька, ты, главное, не волнуйся, – продолжил он своё успокоительное бормотание. – Тут ведь даже не виноват никто. Руднев – он как был, так и остался несчастным, безумным мальчиком, страстно влюблённым в свою дикую мечту. Он же себе не принадлежит давно. Но мы и ему пропасть не дадим! Он же теперь тоже – наш. Правильно?

– Что хоть они делают? – глухо спросил Аверин в его рубашку. Он давно уже обхватил Радзинского обеими руками и стоял неподвижно, уткнувшись лбом ему в плечо.

– Да ничего не делают! Слушают. Смотрят. Запоминают. Шойфет – тот, я знаю, тайком практикуется без зазрения совести. При молчаливом попустительстве Наставника. Летает, как на крыльях – паршивец. Он ведь сам к своему боссу вернулся. Пришёл и попросился назад. Ещё потребовал диск ему вернуть. Так что – готовься, Коля. Скоро будет весело!

– Я не хочу – весело, – бесцветно обронил Аверин. – Я хочу, чтоб – мечи на орала и чтоб – лев рядом с ягнёнком… – Рубашка на груди Радзинского стала горячей и мокрой.

– Ко-о-ля, – горячо зашептал Викентий Сигизмундович, покрепче обнимая друга, и несколько раз пылко поцеловал его в макушку. – Я тебе обещаю, что всё закончится хорошо! – Он прижался щекой к его волосам. – Ну, хочешь, я прямо сейчас эту лавочку прикрою?!

– Нет, – всхлипнул Аверин и помотал головой – со стороны казалось, что он бодает Радзинского в плечо. – Всё правильно… импульс… интенсивный…

– Ну вот – ты тоже чувствуешь, что всё идёт, как надо, – с готовностью подхватил Радзинский, покачиваясь вместе с Авериным из стороны в сторону. – Коль, а у меня в куртке – в кармане – есть шоколадка, – вкрадчиво сообщил он. – Даже две, если честно. Но мне кажется, что сразу две – это перебор… Пойдём, посмотрим? – Он отстранил от себя Николая Николаевича и вытер большими пальцами его мокрые щёки.

Аверин судорожно вздохнул, кивая, и посмотрел на Викентия Сигизмундовича совершенно убитым взглядом. Радзинский нахмурился и поцеловал: сначала один заплаканный глаз, потом второй.

– Ох, и попляшешь ты у меня, Шойфет, – зловеще прошептал он, увлекая Николая Николаевича в сторону прихожей. – Ты у меня даже чтобы чихнуть, будешь разрешения спрашивать!..

Так как Николай Николаевич никак не мог решить, какая шоколадка ему больше нравится – с марципаном или горькая с мятой – он получил обе. А поскольку за столом он постоянно впадал в задумчивость, забывая тающий шоколад в руке, то Радзинский забрал у него обе плитки и стал выдавать по одной дольке исключительно на язык. Когда от каждой шоколадки осталось по паре маленьких квадратиков, Аверин вдруг пробормотал, что безумно устал, что у него слипаются глаза и, натыкаясь по пути на стены, побрёл в спальню, где рухнул, не раздеваясь, на постель и мгновенно отключился. Радзинский укрыл его пледом, погладил по голове и вернулся на кухню: разрабатывать план щадящего выхода из кризисной ситуации. Он долго вытягивал, сплетал и распутывал нити, пока не получил, наконец, три идеальных, мерцающих тонким узором ленты. Скатав их вместе в один клубок, он сунул тесьму в нагрудный карман и со спокойной душой занялся приготовлением обеда – нет, теперь, кажется, ужина!..

– Вики! Ты всё ещё здесь? Ты же на работу собирался! – укоризненно воскликнул Николай Николаевич. Его хрупкая лёгкая фигура возникла у заваленного бумагами кухонного стола, будто соткавшись прямо из воздуха. Глаза его сияли, как две звезды, неудержимая улыбка освещала худощавое лицо, энергичные жесты свидетельствовали о том, что он полон сил и готов сию же секунду облагодетельствовать весь мир.

– Никуся, ты проспал целые сутки, – мягко сообщил Викентий Сигизмундович, бросая из-под очков на товарища усталый взгляд. И похлопал по спинке стула. – Садись. Я тебя сейчас покормлю. – Он освободил от бумаг краешек стола.

– А что за аврал? – Аверин с любопытством покосился на бумажный шторм перед собой.

– Срочный перевод, – неохотно пояснил Радзинский, заправляя прядь волос за ухо, и включил электрический чайник.

– И когда его нужно сдавать?

– Вчера, – ухмыльнулся Викентий Сигизмундович, ставя перед Авериным тарелку с пирожками.

– И ты тратил время на пирожки?! – Николай Николаевич был потрясён.

– Ну не бутербродами же тебя кормить! – с нежностью откликнулся Радзинский.

– Вики, я тебе помогу! – загорелся Аверин. – Садись. – Он поместил друга напротив, подвинул к нему поближе ноутбук и взял его за руки.

– Ого! – усмехнулся Радзинский. – В меня как будто молния ударила! Где был-то? Расскажешь?

– Конечно, расскажу! Не отвлекайся. – Николай Николаевич подождал, пока Радзинский закроет глаза и настроится. – Свет видишь? – ровно спросил он. Радзинский кивнул. – Входи в него. – Он подождал ещё немного. – Поймал? – Викентий Сигизмундович ничего не ответил, но высвободил руки и положил их на клавиатуру. Ещё через мгновение он открыл глаза и начал печатать: сначала неуверенно, как будто прислушиваясь к чему-то внутри себя, потом быстрее, а под конец – досадливо шипя сквозь зубы, потому что второпях стал пропускать буквы.