Аверин глядел на него со счастливой улыбкой и с какой-то даже гордостью. И уж точно – с любовью. Он терпеливо ждал, пока, сверяясь со своими записями и текстом оригинала, Викентий Сигизмундович правил получившийся перевод, лазил в словарь, задумчиво кусал костяшки пальцев, с сомнением поглядывая на свой черновик. Наконец, он сохранил документ на флэшку и горячо чмокнул Аверина в лоб:

– Спасибо, Ники. Я сейчас: мне надо срочно послать его по электронке.

Николай Николаевич с задумчивой улыбкой принялся аккуратно складывать разбросанные по столу бумаги и не заметил, как сзади подошёл Радзинский и вздрогнул, когда тот заключил его в объятия. Повернув, насколько мог, голову, он заметил, что Викентий Сигизмундович восхищённо смотрит в окно.

– Я, когда вошёл, в первое мгновенье подумал, что – солнце. – Радзинский кивнул на ярко-жёлтое дерево за стеклом, которое светило своей канареечного цвета листвой, создавая убедительную иллюзию солнечного дня. – А с утра – внимания не обратил… Ники! – ахнул он внезапно, показывая на нетронутые пирожки. – Ты до сих пор не поел!..

– Я тебя ждал, – уверенно соврал Аверин. – Вот такая у меня прихоть: хочу поесть вместе с тобой!

Викентий Сигизмундович покачал головой, усмехаясь, и пошёл снова греть чайник.

Николай Николаевич тем временем залез в холодильник и достал оттуда бутылку молока.

– Не вздумай пить его холодным! – пригрозил Радзинский, отбирая у Аверина наполненную молоком кружку, и поставил её в микроволновку.

– Вики! Ну что я – маленький?

– Ты не маленький, ты – слишком чувствительный к перепадам температуры тончайший инструмент, – наставительно изрёк Радзинский, чайной ложкой пробуя, согрелось ли молоко как следует. – Ты обещал рассказать, где пропадал целые сутки.

У Николая Николаевича возбуждённо замерцали глаза, он выпрямился на стуле, как готовая к полёту стрела, и, кажется, забыл, что откушенный пирожок надо прожевать. Да и проглотить не мешало бы…

– Я бы хотел отвести тебя туда, – взволнованно заговорил он, когда справился с помехой в виде пирожка во рту. – Там такой необычный жемчужный свет: солнце не светит сверху и не слепит глаза – свет струится из-за горизонта, и у моря поэтому необычный серебристый оттенок. Очень уединённое место – как раз для таких, как я – эмоционально ушибленных. – Николай Николаевич коротко и счастливо рассмеялся. – Сначала я видел – не знаю, сколько я мучился – какой-то жуткий мир, населённый совершенно омерзительными гигантскими чудовищами. Меня охватило такое отчаяние! Знаешь, как бывает, когда оказываешься пленником чужого мира безо всякой надежды выбраться оттуда – только умереть… В какой-то момент я смирился окончательно. Перестал трепыхаться и даже мысленно попрощался с тобой и со всеми… Не надо на меня так смотреть! Вот такое вот на меня нашло затмение!.. Внезапно я понял, что гляжу на всё уже сверху, и с замиранием сердца наблюдал, как по планетке прокатилась огромная огненная волна – потрясающее зрелище, я тебе доложу – и уничтожила всю эту мерзость. Даже следа не осталось. Сразу стало так хорошо, так спокойно. Пытка кончилась, а место мучения стало райским уголком. И я сразу подумал, что когда-нибудь так же внезапно и наш мир будет избавлен от наших собственных чудовищ. Вики! Это так вдохновляет! Одна только мысль, что когда-нибудь – пусть в отдалённой перспективе – видения прекрасного будущего станут реальностью, залечивает душевные раны полностью! Я смотрел на море – оно повсюду очень глубокое: огромная, практически неподвижная толща воды – и я увидел, что наши печали – только тоненькая плёночка на поверхности океана. Стоит нырнуть поглубже, и погрузишься во что-то настоящее, исходящее непосредственно из Источника, вечное и неизменное, состоящее из чистого, ничем не замутнённого блага… Но самое прекрасное, что там не хочется остаться навечно, потому что, как только ты понимаешь, что сомневаться преступно, что тебя ждёт работа – вот для этого самого будущего, всякая дурь из головы вылетает начисто! Боже мой, Кеша, мне стало так стыдно! Я поклялся, что больше никогда не стану жалеть себя, да ещё до такой степени, чтобы забыть о деле! И заставлять тебя волноваться… – да я просто свинья!..

Викентий Сигизмундович внимательно слушал, подперев голову рукой, и откровенно любовался вдохновенным лицом Аверина. Он смотрел на фиолетовые и синие всполохи вокруг его головы и с трудом удерживался от улыбки.

– Зная тебя, трудно поверить, что ты на этом остановился, – с иронией вставил он своим глубоким грассирующим баритоном.

– А? Да! – с готовностью согласился Николай Николаевич, даже не заметив добродушной насмешки. – Когда я готов был уже уйти, я оглянулся и вдруг увидел… Они просвечивали сквозь друг друга… Я бы назвал их миры утешения. Конечно, я не удержался! Мне захотелось все их исследовать. Познакомиться с обитателями… Те, кто живут там, настолько самоотверженны и добры! Буквально один их взгляд исцеляет любую душевную муку. Они с радостью приняли меня, показали, как работают. Единственное, что их печалит – достучаться до сознания большинства людей практически невозможно. И они могут помочь лишь тем, кто достаточно открыт. Но им так горько от того, что бесчисленное количество душ варятся в котле самых низких и жестоких страстей, терзаются и не догадываются обратить свой взор в нужную сторону… Поверь мне, Вики, оторваться от общения с ними практически невозможно. И я сам не заметил, как включился в работу. Когда видишь, как вокруг человека медленно сгущается тьма, обступает его плотным кольцом, отрезает малейший проблеск разума и света – единственное желание в этот момент – вмешаться и уничтожить эту жестокую иллюзию, освободить, помочь. Прогнать тех мерзких сущностей, которые уже облепили его и нашёптывают в уши «иди, иди, сделай»… Как вспомню, меня просто трясти начинает… Мне удалось помочь одному пареньку. Он был уже на грани. Возможно, ещё мгновение, и он совершил бы непоправимое. С любезного разрешения хозяев я поднял его в тот мир, где недавно «воспитывали» меня самого, показал ему море.

– Я всегда говорил, что ты – Ангел, – подал голос Викентий Сигизмундович. – Этот парень будет считать, что видел своего Ангела-Хранителя.

Николай Николаевич смутился и с улыбкой накрыл ладонью его руку.

– Если вспомнит что-нибудь на утро, – грустно усмехнулся он. И добавил встревожено, – Вик, я теперь переживаю за него. Нельзя сказать, что он наш. Но он очень близко подошёл к порогу. Так хочется ему помочь… Может, мы не случайно встретились? Да ещё в такой критический момент его жизни…

– Мы обязательно найдём его, Коленька. Обещаю, – великодушно заверил Радзинский.

– Спасибо, Кеш. За твоё большое, горячее сердце. И за то, что не дал мне в очередной раз окончательно оторваться от почвы.

Викентий Сигизмундович довольно усмехнулся и пошевелил указательным пальцем, на который была намотана яркая пульсирующая голубая нить.

– Я подозревал, что в таком состоянии тебя может занести очень далеко, и принял меры…

– Кеша! – растрогался Николай Николаевич и крепко сжал узловатые пальцы Радзинского. – У меня просто нет слов! Спасибо. И как только ты меня терпишь?.. – Натолкнувшись на суровый взгляд Викентия Сигизмундовича, он прервал свои причитания на полуслове и, счастливо улыбаясь, продолжил. – Оттуда я сразу же отправился к нашим друзьям, и они любезно показали мне, в каком состоянии дела у нашего подопечного. Вики, я даже не предполагал, что за последние несколько дней он так продвинулся! Короче, Кир не теряет времени даром… – При упоминании имени Бергера на лицо Аверина набежала тень, но он заставил себя встряхнуться, и широко улыбнулся. – Викентий, я боюсь, что нам придётся вмешаться. То, что задумал наш юный чернокнижник необыкновенно грандиозно – вполне в его духе – но ужасно опасно. Вик, я вынужден согласиться с тобой – он талантливый парень! У меня волосы начинают почтительно шевелиться на голове, когда я вижу, какие невообразимые вещи он в состоянии делать! Если бы его не сдерживала Карта – никаких сомнений: мы не смогли бы его остановить! А ещё я подумал, что он постоянно чувствует что-то вроде фантомной боли, потому и психует. Представь: иметь такие колоссальные возможности и самого себя их лишить – запихнуть себя в тёмный чулан без окон – с ума сойдёшь! Сейчас, когда способности потихоньку к нему возвращаются, он стал заметно великодушней…

Николай Николаевич всё говорил и говорил. Уже вся кухня была полна фиолетового огня с розовыми, синими и зелёными проблесками. Викентий Сигизмундович не удержался: подцепил мизинцем сияющее волоконце, незаметно скатал в клубочек и сунул себе в нагрудный карман рубашки. Горячая пульсация, которую он ощущал теперь сквозь ткань, заставила его почувствовать себя бесконечно счастливым и довольным жизнью. Он лукаво прищуривал свои янтарные глаза и, похоже, готов был замурлыкать, как объевшийся сметаны кот. Блаженно вздыхая, он с умилением взирал на Аверина – мол, чем бы дитя ни тешилось…