Кольцо легло в раскрытую ладонь Романа. Сначала оно показалось невесомым, но потом вдруг налилось такой тяжестью, что пришлось удерживать его двумя руками. Уронить кольцо он не хотел. И почему-то боялся обжечься. Но вопреки здравому смыслу он крепко сжал его в ладони, впитывая исходящую от странной вещи силу. Когда он разжал пальцы, на руке остался круглый чёрный отпечаток, похожий на ожог. Само кольцо вдруг превратилось в маленькую змейку, которая блеснув маслянистой спинкой, юркнула к нему в рукав. Андрей Константинович поднял голову и беззвучно рассмеялся, и Роман наконец-то поймал его острый, как бритва, холодный взгляд. Что-то ему не понравилось в этом взгляде. Довольно быстро Роман сообразил: в нём не было никакого человеческого чувства, но зато столько неприкрытого чистого цинизма! Хотел бы Роман сам так безжалостно смотреть на всех представителей рода человеческого. В душе неожиданно и совершенно нелогично шевельнулась симпатия к человеку, который обладает такой внутренней силой, что может позволить себе наплевать на всех. Руднев, казалось, прочитал его мысли. Он снова наклонился к самому уху Романа, но почему-то не прошептал, а отчётливо произнёс, заставив подростка вздрогнуть: «Я вижу, у нас много общего. Надеюсь, мы будем друг другу полезны».

====== Глава 7. Джокер ======

День ясный и очень морозный. Кажется, даже воздух звенит, как хрустальный. Небо такое синее, такое бесконечно высокое, что дух захватывает. Снег искрится и переливается – глаз не отвести. Ничто, сделанное человеческими руками, не сравнится с этой красотой, потому что она – живая.

По столу пляшут солнечные зайчики. Солнечный прибой омывает класс и кажется, что парты тихо колышутся на его золотых волнах. Все сегодня такие счастливые, кроме подопечного номер один, который с вызовом глядит на учителя из своего угла, мрачно сверкая глазами. Его присутствие действует, как зубная боль, но приходится терпеть и ласково улыбаться, чтобы сохранить свой безупречный имидж Человека, Которому Можно Бесконечно Доверять.

Николай Николаевич, словно мудрый Каа перед бандерлогами: завораживает учеников плавными взмахами рук, гипнотизирует их взглядом, очаровывает бархатным голосом. Мальчишка за первой партой преданно таращится на учителя фантастически голубыми глазами. У него такое честное лицо, что становится страшно за его дальнейшую судьбу. Как его фамилия? Бергер, кажется. Николай Николаевич вдруг спотыкается на полуслове. Нет, ошибиться он не мог. То, что он сейчас видит, может значить только одно. Вот он – Джокер. «Ничего не буду делать, – твёрдо обещает себе Николай Николаевич. – Если сам не придёт, всё, что я ни сделаю, будет бессмысленно». Он продолжает кружить по классу, как сказочная сладкоголосая птица, которая навевает сны, такие яркие, что просыпаться не хочется. Звонок пронзительно дребезжит в полной тишине. Даже после этого все молчат, никто не спешит стряхивать умело сотканные им чары.

Наконец, все расходятся – притихшие и задумчивые. Определённо, это успех. Николай Николаевич вздыхает и опускается на стул. Опустевший класс тонет в солнечных волнах. Тишина оседает на парты, как древняя пыль.

– Простите, – раздаётся над ухом взволнованный голос. – Я хотел спросить…

– Да, Кирилл, что ты хотел спросить? – доброжелательно вопрошает Николай Николаевич, не поднимая головы на восторженного обладателя честных глаз.

– Почему Гегель подменяет становление духа развитием абстрактной свободы? Разве может быть безграничная свобода – смыслом истории?

Давненько не приходилось терять дара речи. Такого Николай Николаевич даже не ожидал. Он с суеверным страхом смотрит на это пытливое создание. Наверное, так выглядел Давид, когда стоял с пращой против Голиафа, совершенно не понимая, чего все вокруг так переполошились.

– Ты читаешь Гегеля? – осторожно спрашивает учитель.

– Вчера дочитал. И я не понял…– юное дарование смущается и слегка краснеет.

– Да? – подбадривает его невероятно заинтересованный Николай Николаевич.

– Гегель говорит, что история – это процесс становления Духа. Ну, здесь мне всё понятно…

Николай Николаевич чуть не прослезился, услышав это.

– Чудесно… Продолжай.

– И в то же время он утверждает, что история – это процесс развития свободы и прочей либеральной ерунды. Во-первых, где он в истории увидел прогресс разума и свободы? А, во-вторых, разве можно так предвзято подбирать исторические факты?..

Они проговорили всю перемену. Если бы было можно, Николай Николаевич задержал бы это чудо ещё на пару часов. К сожалению, это было крайне неразумно. На прощание условились, что Кирилл сделает как-нибудь доклад. Николай Николаевич обещал любознательному подростку свою помощь и содействие в его историософских изысканиях, а также обязался снабдить его всей необходимой литературой. Расстались оба абсолютно счастливыми, мысленно воздавая хвалу судьбе за такой щедрый подарок, которым они явились друг для друга. Только Николай Николаевич торжествовал гораздо больше, поскольку в состоянии был осознать истинные масштабы того фантастического везения, которое обрушилось на его седую голову. Хорошо спланированного везения, честно говоря…

– Викентий! Да где же ты опять?! – Николай Николаевич ворвался в маленькую комнатку под крышей, где дед, нацепив на нос очки, сурово хмурился над какими-то бумагами, которыми был завален весь внушительных размеров письменный стол. Целая туча пыли роилась над ним в ярких лучах солнечного света.

– Не ори, – строго сказал он, потом всё-таки поднял голову и с удивлением взглянул на Аверина. – Ты чего такой лохматый?

Николай Николаевич, обычно щеголявший с аккуратным пробором в седых волосах, теперь действительно был взъерошен, как воробей.

– Подрался что ли с кем-то? – дед вынул из нагрудного кармана расчёску и двинулся приводить друга в порядок.

– Спятил? Я, вообще, никогда ни с кем не дрался. Физически… – счастливо смеялся Николай Николаевич, отводя его руку.

– Тогда чего? Наш подающий надежды чернокнижник раскаялся и обратился к свету? – искренне недоумевал дед.

– Что ты! – Николай Николаевич махнул рукой. – Он ещё никуда обратиться не успел. Ни туда, ни сюда.

– Ладно. Садись, рассказывай. – Дед с досадой толкнул Аверина на диван, снял очки и, сев обратно на стул, мрачно уставился на гостя.