РСФСР. Февраль – март 1918 г. Петроград.

Лев Давидович Троцкий сошёл с поезда первым и, невзирая на толпу, которая собралась на перроне, спешно, почти бегом, прошёл на переход, что ведёт к зданию вокзала. Народ был возмущён таким поведением наркоминдела, но спустившаяся следом остальная часть советской делегации полностью загладила этот факт и была отдана бушующей толпе на растерзание. Журналистам не терпелось услышать первыми горячую, как пирожки, новость о процессе подписания мира с Германией, поэтому половина фельетонистов “облепила” Сокольникова, а храбрая четверть хотели выпытать все подробности у руководителя делегации. Однако последний шагал так быстро, что никто из самых отчаянных репортёров не мог остановить его.

«Наконец все мои страдания и мучения будут закончены, – думал Троцкий, с чувством вдохнув свежий, морозный воздух, которого так не хватало в душном вагоне, – и Ильич больше не сможет шантажировать меня. Выносить эти позор и унижения больше нет сил. Пусть их испытывает кто-нибудь другой. Тот же Сокольников, к примеру. Ему же по барабану общественное мнение, свалят, и пусть подписывает. Такая оказия вышла, Владимир Ильич, вы думали, что я, несмотря на мои принципы и приоритеты, опущусь и подпишу, а я не подписал. Что ж, а на следующем голосовании, пожалуй, воздержусь. Иоффе убедить ничего не стоит – он поддержит, и Феликс, надеюсь, тоже. Он должен понимать, что если проголосуем «против», то Бухарин с Бубновым и Ломовым спровоцируют отставку Ленина из правительства, а это наша верная погибель. Нужно будет ещё раз переговорить с ними по возвращении, и тогда сложу полномочия. Зачем обманывать самого себя: политика провалилась. Развалилось министерство, с немцами не можем найти консенсуса. Das komplette scheitern, Лёва! Shame on you! Ну, хоть языки ещё помню, всё не так уж плохо».

Эти мысли пронеслись в голове Троцкого мгновенно, так как к нему всё-таки пробились люди и преградили дорогу.

– Лев Давидович, подтвердите ли сообщение о том, что переговоры были вновь сорваны?

– Подписан ли “Декрет о мире”?

« Какие шумные, любопытные и противные, всё-таки, люди эти русские. Ни тебе хлеб-соль по возвращению, ни доброго словечка: “Чайку отпотчевать не желаете, Лев Давидыч?”» – невольно осмыслил Бронштейн, но тут же поспешил выкинуть из головы подобные мысли.

– Позже, товарищи, позже, – процедил он, решительно раздвинул “гарнизон” проныр и двинулся дальше. Вскоре к нему присоединились остатки делегации.

– Товарищи, вы всё сможете узнать на ближайшем съезде партии, – пытались угомонить толпу Сокольников и Карл Радек. – Будет введён регламент на конференцию, и вы сможете получить ответы на все желаемые вопросы по поводу “декрета о мире”.

Троцкий же в такой ситуации должен был бы сымпровизировать какую-нибудь абстрактную, но яркую речь, агитирующая не идти на уступки немцам и призывающую людей сплотится, держаться и продолжать строить социализм, несмотря на произвол и поражения. Но слишком сильно у него разболелась голова, и Лев обнадёживал себя единственной целью – добраться поскорее до Смольного и отдохнуть на мягком диванчике хотя бы пятнадцать минут, а потом он смог бы и с Лениным подискутировать, а распри было обеспечено, а также выступить достойно со своей отставкой. “Ни мира, ни войны”, – бросил он немцам, когда они предъявили ультиматум и безо всяких демагогий повернулся к ним спиной и уехал в Петроград. В конце концов, Лев изначально не хотел становится комиссаром по иностранным делам. Троцкий был достаточно искренний, по крайней мере сам с собой и умел трезво оценивать свои силы, несмотря на огненную эмоциональность (холерикам присущую).

Смольный так рано его не ждал. Троцкий тут же написал заявление о добровольной отставке и сложения полномочий как наркома по иностранным делам. “Прискорбно отдавать хоть и неказистую, но власть, – вздохнул Лев, наблюдая, как бумагу забирают на рассмотрение, – но я поступил честно, и не моя забота печься более о Бресте”.

Ленин, как только узнал о выходке де-факто своего зама и второго лица в стране – жутко возмутился. Разозлённый, он ходил по кабинету взад вперёд и вслух бранил Троцкого за “бескомпромиссицу”. В конечном итоге, зная, что слова волка не накормят, заявил:

– Раз вы, батенька, считаете верным дерзить и возвращаться в безрезультате вот уже второй раз, то я, будучи уверенным в недоверии к себе и в несогласии, буду подавать в отставку... Нет-нет, не возмущайтесь товарищи, я вижу, что сейчас происходит, и я уйду, если большинство так решит.

Этого заявления испугались абсолютно все, а Троцкий больше всех. Он побелел, как бумажный листок и готов был тотчас броситься в ноги к Ильичу с мольбой, чтобы тот никуда не уходил. Однако в мыслях своих бывший наркоминдел смекнул, что Ленин блефует ради того, чтобы был таки заключён этот мир, вокруг которого разразилась такая внутрипартийная война, коя расколола большевиков на два лагеря. Ильич знает о том, что Троцкий отныне к власти не рвётся: в свете последних событий он складывает оружия, а значит и пост, и огромную ответственность никогда себе не присвоит, но и уйти Ленину ничего не стоило. Уйдёт – то больше некому, как Льву Давидычу, брать власть. И что же: снова все шишки на него?

Но Ленин снисходительно улыбнулся и мягко добавил:

– Думаю, что будет не лишним, провести очередное экстренное заседание ЦК партии, где в последний раз, наконец, поставим и разрешим вопрос о “мире”.

И на этих словах все с облегчением выдохнули.

Итак, на следующий день после того, как товарищ Троцкий подал в отставку, произошло последнее заседание партии, которая именовала себя социал-демократической. Но об этом чуть позже.

До заседания ЦК РСДРП(б) оставалось около пяти минут. Массы в сборах: члены ЦК на своих местах, докладчики наготове; шли непрерывные конференции между “центрально комитетчиками”, а именно – ропот, неугомонное шушуканье, личные переговоры, которые зачастую не касались поставленного партийного вопроса, а также традиционный обмен записками.

– Попрошу тишины, товарищи, – прозвучал звучный голос Свердлова, звенящего в карманный колокольчик, с коим был неразлучен. Гомон прекратился, и на трибуну взошёл Ленин: лицо его сосредоточено и серьёзно, брови сурово сведены вплоть до образования морщин, губы плотно сжаты – непривычно было лицезреть обыкновенно весёлого и улыбчивого Ильича. Он начал свой доклад незамедлительно: каждое слово было наполнено трагизмом и фатальностью, но мастер ораторского мастерства умело держал границу эмоциональности и рациональности – всё было чётко и понятно. Ленин вновь призывал к подписанию мира: