– …сдохнуть на журнале с голыми бабами среди мусора и чьей-то блевотины…

И плачет. Безмолвно. Потому что ей страшно. Страшно умирать в этой кабине одной. Как умерла ее соседка. Страшно, что она умрет, обратившись, и тогда будет ходить в одном лифчике, загаженных джинсах и окровавленным колтуном на голове вместо волос.

– Кончай разводить долбанную мокроту. И не спи!

– Отстань. Тебя нет. Я схожу с ума. Я просто схожу с ума.

– Как тебе это? Есть я?

Легкий толчок носком ботинка в обнаженный бок. Отчего в голове тут же взрывается боль огненным приступом и растекается по венам лавой, наполняя каждую клеточку тела невыносимой болью.

– Я тебя ненавижу…! Тебя нет…

– Как…

– Нет! Не надо! Я все поняла… только не надо…

– Поднимай свою задницу. Надо промыть рану. У тебя рана на башке, не забыла? Надо снять с трупака шмотки. Хотя бы рубашку. Скоро зарядят дожди и холода. И ты здесь точно сдохнешь. А может, ты хочешь и дальше вонять, как…

– Иди к черту! К черту! Тебя нет… тебя нет…

– Как тебе это? Есть я? Как тебе, Грин? Не спи, Грин! Не засыпай! Поднимай задницу свою костлявую. Делай хоть что-то, твою мать… иначе ты сдохнешь! Ты просто сдохнешь здесь!

– К черту! – это были первые слова, которые она смогла произнести. Глухо и хрипло. Как карканье. Но так отчетливо. К ней вернулся голос. Спустя столько дней. Она уже начинала думать, что останется немой навсегда. И никогда больше не будет петь.

Я пела?

Я Бэт, и я пела.

– Охренеть, правда? Как охренительно полезно это сейчас…

А потом тот же голос орет уже в ее голове. Снова повторяя в ее голове то, что она когда-то уже слышала. Про ее пение. Про необходимость в защите. Про шрамы.

Она поднимает руку и видит шрамы на своей руке между браслетами. Она резала себе вены.

Она слабая. И он ненавидел ее….

– Ты сильная. Ты охренительно сильная, Грин, - говорит он со странной интонацией в голосе. Он стоит сейчас у окна к ней спиной. И она видит крылья на спине его жилета.

Он кто? Ангел? Ангелы не бывают такими. Грубыми. Резкими. Такими жестокими.

– Поднимай свою задницу с пола. Будешь тупо лежать – сдохнешь. Поднимай задницу. Ты орала когда-то, что ты можешь. Докажи это, Грин. Или все это была долбанная болтовня? Или ты все-таки еще одна мертвая девочка?

– Иди к черту! Просто иди к черту… За что ты так ненавидишь меня? Почему всегда так ненавидел? Почему?

– Ты идиотка, Грин. Ты долбанная идиотка. Я не разговариваю с идиотами. Долбанная трата времени. Скоро трупак в спальне начнет гнить. И ты не сможешь снять с него шмотье. Подумай своим птичьим умом об этом… А пока… я не разговариваю с идиотами!

Бэт лежит и слышит шум дождя за окном. В домике действительно очень холодно. Она даже видит в скудном свете луны, что льется через щели между досок на окнах, пар, который образует в этом холоде ее дыхание. Кожа тоже холодная, как лед.

Она умирает…

Нет, она не умрет! Не так… не здесь и не так!

Медленно поднимается на ноги. Те трясутся, потому что мышцы уже заметно ослабели за время ее бесконечного сна. И от болезни, что мучила ее. Цепкие руки которой до сих пор не выпускают из своих объятий.

Бэт идет по стене в спальню. Потом опускается на колени и ползет до трупа женщины.

– Прости меня, - хрипит ей Бэт, когда начинает стягивать с негнущихся рук утепленную рубашку. То и дело делает перерывы, потому что быстро устает. Пот катится градом, заливает глаза. Но всякий раз, когда она хочет сдаться, слышит его грубый насмешливый голос.

Когда переходит к джинсам, поднимает голову и видит взгляд женщины, который проникает ей прямо в душу. И она снова повторяет ей.

– Прости меня, - поднимает пальцы и опускает холодные веки. – Тебе все равно уже…

Стянуть джинсы – просто нереальная задача в ее состоянии. Особенно с абсолютно закаменевшего тела. Особенно, когда стараешься не касаться по возможности холодной кожи, уже начинающей покрываться пятнами. Когда Бэт стаскивает последнюю штанину, у нее трясутся руки так, словно она чертов алкаш. Чертов алкаш? Мелькает в ее голове удивленно, прежде чем она снова проваливается в черноту, где нет боли.