Но это не сначала.

Сначала боль владеет Бэт безраздельно. Каждое движение равняется боли. Каждая мысль равняется боли. Боль. Всегда.

Здесь. Небезопасно. Быть нельзя… Они. Могут. Рядом.

Это первое, что приходит в голову, когда она снова пытается открыть глаза. Пытается, потому что это сделать очень тяжело. И больно.

Слишком много света. Такое ощущение, что где-то над ней поставили яркие прожекторы и направляют их свет прямо в лицо. Ослепляя. Мешая видеть хоть что-то. Не позволяя распахнуть веки.

Здесь небезопасно. Они рядом.

Кто именно, она не может объяснить себе. Но знает, что ей необходимо сделать усилие и подняться. Она не может лежать.

Нет движения – нет жизни. Чтобы жить, надо бежать. Постоянно бежать.

Она медленно поднимается, стараясь не стонать, когда чувствует, какой дикой болью простреливает в черепе от каждого движения. Пробует на ощупь определить, где находится, но ничего не выходит. Наверное, это все из-за боли, от которой просто хочется кричать в голос. Мозг никак не может свести воедино картинку по информации, которая идет от пальцев, с тем, что хранит в своих глубинах памяти. И тогда она медленно открывает глаза…

Полумрак. Силуэты сидений. Стекло. Зелень листвы в маленьком оконном проеме. Где они? Куда ушли? Надолго? И…кто она? Что она здесь делает? Что ей делать?

Уйти. Надо уйти. Уйти. Небезопасно.

Стекло холодное на ощупь. Как и ручка автомобиля. Сил, чтобы повернуть ее, почти нет. А когда это все-таки удается, то дверь не открывается. И она чуть не плачет. Из-за боли. От осознания неудачи. Из-за собственной слабости.

Вторая попытка занимает еще больше времени. Потому что теперь надо не только повернуть ручку, но и вытащить кнопку замка. А пальцы не слушаются… совсем не слушаются. Ей хочется снова лечь на сидение автомобиля.

Закрыть глаза и снова провалиться в темноту. В которой не было боли. Но она упрямо пытается открыть дверь. Та наконец после долгих попыток распахивается, и она вываливается на дорогу, больно ударяясь плечом и коленом. И тут же, как последствие этого падения, снова в голове возникает такая боль, что она проваливается в желанную темноту.

В следующий раз она открывает глаза, когда уже солнце опустилось за линию горизонта, и на лес опускаются сумерки. Теперь не так больно фокусировать взгляд.

Лес. Машина. Следы. Кровь. Капает. Уходить. Куда?

Приподняться на локтях. Потом упереться ладонями и оттолкнуть собственное тело, чтобы сесть. Потом зацепиться за дверцу машины. Встать на ноги, дрожащие от слабости. Идти. Шаг. Другой. Идти. Куда? Кто я? Где они? И где те, от которых надо уходить? Уходить…

Голова кажется сейчас такой тяжелой, что она постоянно сбивается с шага. Путается в ногах. Словно ноги вообще не принадлежат ей. Она бы посмотрела вниз, чтобы понять, куда ступать, чтобы не оступаться. Как несколько раз, когда чуть не падает наземь. Но боится даже чуть-чуть шевельнуть головой. Потому что и так каждый шаг отдается взрывом боли внутри в головы. Каждое движение головы - боль.

Она все-таки падает. С размаху, потому что натыкается на дерево, которое неожиданно возникает на ее пути. Или просто она не замечает его. И снова боль захватывает ее сознание. Проникает в каждый кусочек ее тела. И утаскивает в темноту…

Они.

Это первая мысль, которая приходит в голову, когда перед глазами встает иная темнота. Ночная. С неясным бледно-голубым светом луны. Она слышит хрипение, доносящееся откуда-то издалека.

Это они.

Она не может подняться на ноги. Не чувствует почему-то ног. Они стали такими мягкими и совершенно безвольными. Поэтому цепляется в траву и ползет. Потому что времени думать о том, что происходит с ней, нет. Промедлить означает смерть. Она откуда-то знает это наверняка.

Небольшая щель между двумя большими камнями. Темный провал чьей-то норы, в который она протискивается из последних сил, прикусывая себе губу до крови, чтобы сдержать крик.

Кричать нельзя. Это тоже она знает. Кричать никак нельзя. Ни единого звука. Иначе они придут.

Падает в темноту глубокой норы и от удара о землю снова теряет сознание.

А когда открывает глаза, видит его. Он сидит рядом с ней на земле. Она видит, какой нежностью горят его светлые глаза под седыми бровями. Светятся любовью. Он держит ее за руку, ласково водя пальцем по центру ее ладони. «Сорока-ворона…». Как когда-то в детстве. Как каждый раз, когда ей было плохо.

– Мне больно. Мне так больно, папочка…

– Я понимаю… я бы отдал все, чтобы этой боли не было, моя девочка…

– Мне больно… больно… больно… - она повторяет это слово как заклинание. Монотонно. Словно заговаривая эту боль, терзающую тело и особенно голову.

– Вода. Тебе нужна вода… тебе нужна вода, моя девочка.

– Мне больно… больно… папа, мне так больно! Больно!

Вода. Нужна вода.

Именно это звучит в ее голове, когда она приходит в себя. Над ней светится тускло щель, через которую она протиснулась сюда прошлой ночью. В норе омерзительно пахнет тухлятиной. И у нее болят ноги, потому что ей пришлось их согнуть в коленях, чтобы устроиться здесь. А еще пахнет влажностью. Она протягивает руку и тут же упирается ладонью в мокрый камень. На нем небольшие капельки влаги, и она начинает распухшим языком лизать эту влагу со своей кожи. Потом водит и водит руками по камню, собирая ее остатки. И снова сосет кожу. На зубах скрипит песок. Пару раз в рот попадают какие-то соринки. Но ей все равно.