Органа ничего не сказала в ответ. Да и как объяснишь, почему она решилась на такой удивительный и опасный шаг, если и сама не понимала этого, движимая всецело интересами сына?

Если бы Калуан видел, каким бледным и разбитым был Бен в тот вечер, когда бессилие, гнев и страх сперва возобладали над его разумом, а после опустошили его душу и оставили его задыхаться. И каким жутким огнем полыхали его бархатные глаза, когда юноша угрожал матери и, угрожая, молил выпустить его, иначе он сойдет с ума. И как былая обида, которую его больной рассудок сумел, наконец, облечь в слова, выходила из него, сводя горло судорогой. Если бы только Иматт мог видеть все это; мог понять то, что видела и понимала Лея своею чуткостью матери, то друг, конечно, не осудил бы ее за безрассудный поступок. Но у Калуана, как и у других присутствующих, своя правда. И эту правду генерал Органа, как глава Сопротивления, обязана была разделять.

— Как бы то ни было, — добавил майор, — вашему сыну пора определиться раз и навсегда, на чьей он стороне в этой войне. Если все же на стороне Республики, то пусть он поможет нашему общему делу. А если нет, разве не является прямой обязанностью Сопротивления добыть у него сведения любыми разрешенными средствами?

Эти последние его слова заставили разом всех собравшихся изумленно и испуганно вздохнуть. Роковое, тяжелое слово «пытки» еще не прозвучало, но определенно именно это и подразумевалось Иматтом, отчего каждому из участников совещания стало не по себе.

— Опомнитесь, Калуан, — выдохнула Лея. — О чем вы говорите? Или вам стоит напомнить, что еще Мон Мотма в свою бытность Верховным канцлером подписала документ, официально запрещающий использование дроидов-дознавателей и многие методы применения физического насилия для получения информации.

Лицо Иматта отразило досаду.

— Похоже, это вам следует напомнить, генерал, что идет война. А в военное время никто не станет всерьез придерживаться пустого закона, который и в мирные-то времена никто не соблюдал.

Это была сущая правда. Закону о запрете пыток следовали в той же мере, как и законам Республики, воспрещающим рабство — эти законы отнюдь не мешали существованию огромной индустрии работорговли во Внешнем кольце, да и не только там. Подобные указания издавались единственно для того, чтобы правительство Республики нельзя было обвинить в попустительстве жестокости и насилию. При этом зачастую сами формулировки этих законов допускали великое множество разнообразных лазеек, которые позволяли их обойти. Так было удобно всем — и в первую очередь, тем, кто все же вынужден был прибегать к пристрастным допросам, ведь их действия теперь не ограничивались официальными рамками.

Лея знала все это не хуже Иматта, но именно сейчас не желала признавать очевидного.

— Послушайте, генерал, — сказал майор немного тише и мягче. — Как человек я понимаю вас, и до сих пор руководствовался лишь сочувствием к вам и к вашему сыну. Но как военный и как член Сопротивления я вынужден задать вам вопрос и настаивать на ответе, причем правдивом. Окажись на месте этого мальчишки любой другой военачальник Первого Ордена, стали бы вы сейчас препятствовать допросу, руководствуясь лишь собственными представлениями о гуманности?

Органа смущенно молчала. Она не решалась говорить неправду, да и Калуан сразу распознал бы ложь в ее словах. Но признать истину сейчас было для нее равносильно признанию поражения.

— И не забывайте, — напомнил Иматт, — на Набу остались наши бойцы, которым сейчас всерьез грозит смерть.

— Я помню об этом, — глухо отозвалась Лея.

Она бросила полный отчаяния взгляд на Калонию, почему-то уверенная, что, по крайней мере, глава медиков должна быть на ее стороне. Ведь Хартер всегда отличали чуткость и участливость.

Та, однако, промолчала. Как медик, она тоже была против того, чтобы выпускать заключенного на относительную, но все же свободу. Конечно, физически молодой человек оправился от ранения, полученного на «Старкиллере», довольно быстро. Однако Калония наблюдала за ним достаточно долгое время и готова была поклясться, что психологически парень не здоров и, следовательно, опасен для окружающих.

Лея вздохнула. Похоже, что все эти люди, которые назывались ее друзьями и которые прежде готовы были — хотя бы ради их дружбы — покрывать Бена, сейчас единодушно ставили вопрос ребром: если генерал не желает неприятностей для своего сына, ей лучше уговорить его сотрудничать.

Это было проблематично, несмотря на произошедшее между ними объяснение и на выход Бена из-под стражи. Вернее, даже особенно проблематично в свете этих событий. Бен, хотя теперь он, выполняя обещание, не пытался сбежать, не шел и на сближение, продолжая держаться, подобно пленнику. Достаточно сказать, что мать и сын не говорили ни разу с той поры, хотя новая комната Кайло напрямую примыкала к апартаментам генерала Органы, и они могли видеться (и виделись) каждый день. Он проводил практически все свое время в медитациях, упрямо надеясь восстановить утраченные силы. Случалось, что под вечер Лея находила его в том же положении, что и с утра. Хотя надо признать, что Сила, пусть и с неохотой, в самом деле еще слушалась юношу. Иной раз, войдя к нему в комнату, мать видела стулья, подушки, одежду парившими в воздухе. Сын не разговаривал с нею, и кажется, даже не слушал, если она что-нибудь говорила ему — видно, на его взгляд, они и так уже сказали друг другу слишком много. Зато он по-прежнему обращался в своих молитвах к кому-то незримому. К тому, кого Лея ненавидела — уже потому, что тот занимал в жизни Бена более высокую нишу, нежели она сама.