Впрочем, генерал все же не забывала иной раз напоминать себе, что она не должна перегибать палку и относиться к Бену так, словно он все еще ребенок. Верно, когда они расстались, он в самом деле был ребенком, и потому для ее памяти и сердца сын в определенной мере навсегда останется в восьмилетнем возрасте — забавным ушастым и большеглазым мальчонкой, чуть более серьезным, чем положено в его возрасте, и бесконечно ласковым. Но сейчас ему без малого тридцать лет. Этой истины не меняло ни его взбалмошное поведение, ни лицо, которое Бен ненавидел. Лицо, все еще полное если не красоты, то волшебства молодости, мягкости и необъяснимого обаяния. Лицо, позволявшее окружающим, да и самому данному повествованию называть Бена Соло «мальчишкой» и «юношей» — обращения, мало уместные для тридцатилетнего.

Не трудно догадаться, что парадоксально юный вид имел в его случае символическое значение — значение, которое сам темный рыцарь, вероятнее всего, сознавал пусть не умом, но подсознанием. Он как бы застыл в том возрасте, в котором однажды отрекся от себя, а лицо, сохранившее невинность былого времени, скрыл в страхе за металлической маской, потому что оно служило болезненным напоминанием для зрелого мужчины, несгибаемого воина Кайло о якобы убитом им двадцатидвухлетнем юноше.

И все же, ему было почти тридцать — эти годы сын Леи прожил на свете; ни один из них, этих уже минувших лет, нельзя было отменить, или стереть из его памяти. Последние же шесть лет жизни он провел на службе у диктатора, убивая и мучая людей, разговаривая с безмолвным призраком своего наследия и все больше удаляясь от реальности, что могло бы и совершенно погасить в нем последние искры прошлого, повергнув изначальный образ маленького Бена, священный для матери, в забвение. И если этого все же не произошло, и память о детстве и о родителях по-прежнему имела для уже взрослого Бена значение даже большее, чем он надеялся, Лее следовало радоваться уже одному этому обстоятельству и не требовать большего, не надеяться на полноценное возвращение к былому.

Лучше всего для нее было бы сейчас попытаться понять его — его философию, его привычки; постичь тот мир, в котором поневоле живет ее сын. Ведь это она когда-то лишила его привычного уклада и нормального, как у большинства детей, существования. Она хотела, чтобы Бен воспитывался у Люка и стал таким, как Люк. Вернее, таким, каким Люк оставался на ее памяти — светлым, отважным юношей с открытой и чистой душой. Она так и не дала себе труда разобраться, понять. Увидеть, насколько Бен не похож на Люка, и насколько изменился сам Люк за десяток лет, которые разделяли битву при Эндоре и прибытие Бена в академию.

Мать настаивала, чтобы ее ребенок проникся искусством владения Силой? Так он проникся! Жизнь воина Силы была в течение последних двадцати лет единственной жизнью, которую он знал. И как ни крути, он сумел многого достигнуть на этом поприще, несмотря на свою неуравновешенность; он даже повел за собой других. И вот, весь мир его, все его цели обратились в пыль из-за одной чудовищной ошибки. От такого впору и впрямь сойти с ума.

Ее задача — не ломать его волю в погоне за прошлым, а помочь ему и спасти в нем то, что еще возможно спасти.

Так выходило с ее каждодневных вечерних рассуждений, но на поверку — совсем иначе. Она снова и снова боялась зайти к нему, изводя себя неизвестностью и чувствуя, что не меньше изводит неизвестностью и его тоже.

Минула неделя.

***

Как-то поутру к генералу пожаловала с визитом здешний губернатор. Райла появилась в дверях апартаментов генерала, веселая и сильно надушенная, со своей неизменной улыбкой — следом былых острот на губах — и плавностью движений; и вместе с нею к Лее, которая в то время едва успела подняться, ворвалась особая райская легкость, нежный весенний ветерок.

— Моя дорогая кузина! — госпожа Беонель расцеловала Органу. Затем отстранилась и критически оглядела лицо генерала и ее фигуру. — Как же ты ужасно изменилась за эти дни! — вынесла она вердикт. — Похудела и как будто даже постарела.

Лея кисло усмехнулась в ответ. Чем тут оправдаться? Остатки былой женственности в самом деле подсказывали ей, что в последнее время общественные дела и беспокойство о сыне выпивали из нее силы и все больше ввергали в старушечью немощь.

— Не всем же быть молодыми целую вечность, как тебе, Райла, — парировала генерал с улыбкой.

— Тебе надо расслабиться, дорогуша. Обещай, что найдешь время навестить меня в резиденции. Уж тогда мы с тобой повеселимся на славу!

Взмахнув краем своей широкой, цветастой юбки, словно крылом, губернатор уселась на лавку подле окна.

— Как поживает ваш темный принц? — с улыбкой осведомилась она, и от этих слов Лея едва не подпрыгнула на месте.

Нет, «кузина» никак не могла узнать о происхождении пленного рыцаря. Она, конечно, наверняка слышала, что прежде у Леи и Хана имелся общий ребенок, но на этом знания дома Беонель относительно Бена и заканчивались. Вероятнее всего, Райла полагала, что, коль скоро Лея до сих пор не представила ей своего сына или дочь, стало быть, ее дитя нет в живых. Подобное не являлось редкостью для Эспириона; детская смертность среди населения была здесь, к сожалению, высока. Большинство обитателей планеты привыкли относиться к этому спокойно, даже с определенной философией. Они говорили: «Природа забирает слабое, оставляя жизни только лучшее — и в этом ее мудрость».

Заботясь о чувствах Леи, Райла никогда за прошедшие годы не задавала ей вопросов на данную тему. Но как же славно совпала сейчас с действительностью ее изящная шутка! В устах Райлы слово «принц» означало всего лишь игру слов, неуклюжий намек на особую ценность этого молодого человека, во благо которого «кузина» решилась на невероятный риск. Губернатор не знала о другом, более конкретном значении — ведь Бен в самом деле являлся сыном той, перед кем знакомые до сих пор волей-неволей иногда запинались, прерывая свою речь на полуслове, чтобы только ненароком не назвать ее «принцессой».