А Роза вдруг сказала:

– Я тут подумала, когда мы поедем в Англию…

– Что?
– спросил египтянин.

Конечно, они давно уже решили со своими господами и между собой, что Роза поедет в Лондон с хозяйкой и будет рожать в той же больнице.

– Мы ведь там задержимся, правда?

Аббас кивнул, плохо понимая жену.

– Задержимся, сколько будет нужно.

Роза подошла к корзинке, где спала ее кошечка, и наклонилась над ней. Погладив животное, англичанка посмотрела на мужа, схватившись за плетеную ручку, будто так ей было легче говорить.

– Я хочу, чтобы наш ребенок был крещен.

Аббас нахмурился. Они еще даже не говорили об этом!

– Но… - начал он.

– Нет, не возражай. Так нужно сделать, - в голосе Розы появилась та страстность, с которой эта слабая женщина всегда защищала тех, кого любила.
– Наш ребенок, сын или дочь, должен получить европейское воспитание и узнать нашего Бога!

Аббас некоторое время молчал. Ему было бы очень трудно ответить жене - если бы он сам уже неоднократно не раздумывал об этом.

Наконец египтянин сказал:

– Хорошо, пусть будет так. Я понимаю, от чего ты отказалась, когда стала моей женой.

Тут Аббас улыбнулся своей неотразимой улыбкой.

– И я сам хотел, чтобы наш ребенок говорил с Богом на твоем языке.

Роза, ахнув от радости, бросилась мужу на шею и порывисто поцеловала.

– Спасибо!..

Аббас прижал ее к себе.

– Это не так просто, - сказал он дрогнувшим голосом.
– Быть мусульманином - значит иметь многие прочные связи, которых вы, европейцы, не понимаете!

Он посмотрел в голубые влажные глаза жены.

– А я теперь связан только с тобой и с нашими хозяевами.

Роза опустила глаза.

– Я понимаю.

Она опять подошла к корзинке, достала из нее теплого со сна котенка и начала гладить и покачивать его, точно свое нерожденное дитя. Аббас улыбался, глядя на это, и не мешал им.

Англичане вернулись из экспедиции усталыми и разочарованными. Они ничего не нашли - только пересыпали пустой песок изо дня в день. Какой убыток для их спонсоров!

Даже такой великий национальный музей, как Британский, существовал в большой степени за счет частной поддержки.

За это время назначили нового главу администрации музея - того джентльмена, который был заместителем Хафеза, Орвила Бертрама. Этот англичанин был в хороших отношениях с покойным - но Меилу знать не знал, и к египтянам относился очень настороженно. Британцы вообще не любили иностранцев, а тем паче иммигрантов с востока. Самое забавное было то, что господа, подобные Орвилу Бертраму, смотрели на современных египтян как на тех, кто крадет их собственное культурное наследие…

Теперь на поддержку лондонских коллег рассчитывать не приходилось - и скоро семье Амир угрожали финансовые затруднения. Само собой, о подпольной торговле древностями после смерти Хафеза следовало забыть.

Бизнес? Это было слишком европейское - вернее сказать, американское понятие для их страны.

Возможно, им удалось бы начать какое-нибудь прибыльное дело - например, вложиться в одну из новейших промышленных корпораций, которые объединяли существовавшие раньше мелкие предприятия. Такова была общеамериканская тенденция, захватившая и Европу.

Имхотеп, знавший об этих гигантах со слов жены, был потрясен не столько великими технологиями двадцатого века - сколько общей их вредоносностью.

– Я бы примирился со всем этим, если бы вы могли остановиться, - сказал жрец.
– Но ведь вы все время стремитесь обогнать друг друга! Неужели вы не понимаете, что все равно прибежите только к смерти?..

Меила, которая уже познакомилась с темпом жизни и воздухом Лондона, под взглядом мужа неожиданно снова почувствовала себя так, точно задыхается от этого смога. Египтянка прижалась к Имхотепу, зажмурившись в его объятиях.

Благословенная Та-Кемет, Та-Мерит, - жизнь в ней была так неспешна, что каждый день, казалось, вмещал в себя тысячу нынешних суматошных дней…

В Каире это еще не так ощущалось - но им в скором времени придется возобновить связи с Европой. К счастью, Англия живет все же более консервативно и размеренно, чем Америка. Про себя Меила называла Соединенные Штаты “страной отщепенцев”.

Но пока для нее главное - родить здорового ребенка. Меила однажды спросила Имхотепа, кого бы ему хотелось, сына или дочь, - а жрец отвечал, что это две радости, которые нельзя сравнивать. А когда они размышляли о том, какое имя дать ребенку, Имхотеп сказал, что для него это все едино.