Мальчик сжал поручни платформы, устремив взгляд туда, где уже показались величественные шпили и ажурные башни дворца. Совсем скоро, как и предсказывала сестра Гюссхе, он станет не нужен хьону, однако понимая это, С’хленн намеревался запечатлеть глубоко в душе те последние мгновения, когда он был единственным и любимым сыном Хаффи.

Всю церемонию, организованную царедворцами для Воплощения Великого Дракона, С’хленн скромно простоял в стороне, а когда Гюссхе, просто светящаяся гордостью, с помощью верной подруги официально представила будущему супругу испуганных, ревущих малышей, мальчик осторожно и тихо протиснулся к краю толпы и, убедившись, что на него никто не смотрит, совершенно неподобающим прославленному в боях хафесу образом рванул прочь, ощущая внутри ужасающую, звенящую пустоту. Ему хотелось остаться наедине со своими горестями и не вспоминать, каким неимоверным счастьем и благодарностью осветилось лицо хьона при виде неуклюжих детёнышей.

Непрошенные слёзы вскипали в глазах, жгли, точно раскалённое железо и солнечные лучи дробились радугой на мокрых ресницах, многоцветным сиянием затмевая дорогу. С’хленн остановился в уединённом дворике с чашей фонтана в центре. Из скульптурной композиции, изображающей некое мифологическое чудище, изливалась тонкими струйками прозрачная вода. Мелодичное журчание и хрустальный звон разбивающихся о водную гладь капель должно было успокоить, принести покой измученной сомнениями душе, но легче почему-то не стало. Мальчик вгляделся в своё отражение, то и дело покрываемое зыбкой рябью. Конечно, он знал, что рано или поздно это случится. В конце концов, родная кровь дороже. Знал и не осуждал хьона, даже нашёл в себе силы порадоваться за него совершенно искренне, хоть и с долей горечи.

Воины не должны плакать, даже когда рушатся самые сокровенные мечты и надежды. Ревность – недостойное чувство. С’хленн должен победить её и отнестись к детёнышам хьона как к родным братьям и сёстрам. Это именно то, чего отец желал бы от него. Попытаться полюбить их, найти в защите маленьких жизней новый смысл своего существования…

Тяжёлые мысли настолько завладели мальчиком, что он даже не услышал, как кто-то вошёл следом за ним во дворик.

– Почему ты покинул меня, шохей? Мне не хватало твоего присутствия.

С’хленн испуганно развернулся, натолкнувшись на золотой взгляд. Араши испытующе смотрел на сына и тот, не выдержав, опустил голову, сгорая от стыда. Не зная, как выразить свои мысли так, чтобы хьон понял и простил за эту слабость, С’хленн безуспешно пытался начать, жалко твердя:

– Я… мне… наверное не…

– Что за нерешительные речи для хафеса? – Араши сел на скамейку у фонтана, жестом предложив сыну сделать то же самое. Окончательно сконфуженный собственным косноязычием мальчик сел рядом, старательно отводя взгляд.

– Я всё ещё слушаю, – напомнил Араши. В голосе его не было осуждения или недовольства. Скорее – участие, желание понять и помочь и вот тогда С’хленна прорвало. Он на едином дыхании выпалил все свои тревоги, словно боялся, что стоит ему остановиться, подыскивая более куртуазное слово, и внезапно вспыхнувшее желание поделиться своими сомнениями вдруг исчезнет, вновь закрывая его в раковине отчуждённости, а хьон так и не узнает, что на самом деле происходит в душе сына.

Но он знал. И эти корявые, неуклюжие признания были нужны, скорее, для самого С’хленна, потому что выплеснув давно гнетущее в едином порыве, мальчик почувствовал странное облегчение, словно исчезли кандалы, сковывающие что-то глубоко внутри его естества.

Араши некоторое время сидел молча, потом повернулся к алеющему от смущения и стыда сыну, мягко спросив:

– Неужели ты был такого дурного мнения обо мне?

– Я?! – С ужасом выдохнул С’хленн внезапно севшим голосом. Он считал, что всё, только что им сказанное, доказывало лишь его глупость, недостойные помыслы и ничтожные порывы души, могущие лишь запятнать его честь, как воина.

Араши поднял лицо к небу, устало прикрыв глаза. По-прежнему тихо произнёс:

– Никогда я не буду делить своих детей на любимых и нелюбимых. Никогда, потому что в вас течёт моя кровь и ты, С’хленн, не исключение. Разве забыл ты, какой ценой я вырвал тебя из тьмы? Почему же с такой готовностью веришь, что я оставлю тебя своей любовью?

– Мне страшно, – выдавил мальчик. – Я боюсь оказаться ненужным.

– Совершенно напрасно.

Ладонь хьона – тяжёлая и непривычно горячая, как у всех хсауров – пригладила непокорные тёмные вихры на макушке мальчика.

– Ты всегда будешь моим С’хленном. Верным другом, первым сыном. Разве что-то может изменить это?

Мальчик доверчиво улыбнулся, прижимаясь к боку отца. Вдруг спросил:

– Скажи, хьон… почему ты ушёл от людей?

Араши помедлил, прежде чем ответить. Причин, побудивших его сделать это, было предостаточно, но как объяснить их подоплеку ребёнку? Поэтому Хаффи сказал:

– Наверное, потому что не понимал их. Я был чужим для тех, кого знал, а они, в свою очередь, никогда не желали обратного. Может, это и было предательством, вот только кто и кого предал первым?

С’хленн с серьёзным выражением лица посмотрел на задумчивого хьона, чей золотой взгляд вдруг стал тусклым и невыразительным. Дотронулся руки Хаффи, этим робким жестом пытаясь исправить ситуацию, но уже в следующее мгновение Араши светло улыбнулся, сказав:

– Идём же! Представлю тебя малышам. Впредь будь им добрым братом и защитником.