Шрифт:
– Ему ничего больше не остается, - сказала Феодора.
Комес мрачно кивнул.
– Мне пора, госпожа.
Он пожал ей руку, потом подошел к борту и, взобравшись на него, прыгнул: казалось, грек вовсе не соразмеряет своих сил с опасностью. Феодора улыбалась, глядя, как он удаляется от корабля, - сильный, неутомимый. Потом пошла туда, где была команда.
– Поворачивай! – приказала она. – Править к берегу!
========== Глава 51 ==========
Феодора не знала, как сказать – как остеречь мужа насчет намерений Никифора Флатанелоса: она не сомневалась, что комес угадал. Уж кому, как не ему, знать своего родича!
Но если она представит слова комеса как подслушанный разговор, как домыслы кого-нибудь из придворных – патрикий не поверит; и ее истории, и этой угрозе. Он опять будет винить ее в измене – и они рассорятся вконец. Нет – нужно молчать: тем более, что знает император. Но ведь у него связаны руки…
Как ни поступи – все кажется ошибкой.
“Увидеться бы сейчас с Феофано!
– подумала московитка. – Где-то теперь мой друг? Жива ли еще?”
Но царица сама подаст о себе весть, когда сочтет нужным. Если только жива.
Феодора со вздохом ступила на пристань; ее еще пошатывало, от таких известий и после качки. Она обернулась на пожилого богатыря-кентарха, с длинной бородой и буйными седеющими волосами, перехваченными повязкой, и помахала ему рукой; мореход с улыбкой поклонился, прижав руку к сердцу. У этого сердце верное: ему не нужно лукавить; и рука опытная. Может, еще и вывезет ее и детей – а мужа?..
“Бойтесь данайцев, дары приносящих…* И ничего нельзя сделать”, - подумала Феодора. Она остановилась на горячем песке и поклонилась всему белому городу, пылающему на закатном солнце: его высоким стенам, выдержавшим многие сотни лет; золотым куполам церквей; покинутому императорами Буколеону – дворцу быка и льва; садам, открытым для всех; фонтанам, у которых, как тысячелетия назад, встречались смеющиеся женщины с открытыми загорелыми лицами. Несмотря на бедность, простые гречанки весело толковали о своих мужьях и домашних делах.
Феодора почувствовала, что, как и комес Флатанелос, готова скорее умереть, чем увидеть, как эти лица занавесят покрывала, а открытые улыбки, предназначенные всему миру, навсегда исчезнут с них.
Феодора не сразу поняла, что Леонид и Теокл стоят позади нее, ожидая приказаний.
Вдруг госпожа повернулась и прижалась к груди Теокла: она плакала навзрыд. Растерявшийся воин не сразу понял, как поступить, - хоть не оттолкнул! Потом неловко погладил ее по голове.
– Может, еще и выстоим, госпожа.
Казалось, воин понимал ее чувства. Но он, конечно, не читал Гомера, хоть и родился на его земле!
Феодора отстранилась от охранителя и покачала головой.
– Нет, - прошептала Феодора, - не выстоим.
Она плакала, но это не была трусость. Это было смирение перед неизбежным. Все трое в подавленном молчании проследовали во дворец.
Когда они входили туда и приветствовали знакомых стражников и придворных, Феодора уже улыбалась: она продержалась до самой своей спальни. Войдя же к себе, повалилась на постель и заплакала: она страстно жаждала утешения сильного человека, который влил бы в нее надежду и бодрость, - а такого человека рядом не было.
Вдруг московитка подумала, что ее верные, как псы, молодые стражники оба холосты и неразлучны, как братья. Может, они и были как братья; а может, и нет. Даже скорее нет: на женщин они не смотрели.
Феодора засмеялась сквозь слезы и подумала, что в этом, наверное, и была причина непобедимости греческих воинских общин: каждый мог не стыдясь искать любой поддержки сильного товарища. Можно было без сомнений изливать свою страсть и не бояться зачать лишнего в трудный час ребенка. Она подумала о Феофано и захотела оказаться в ее объятиях.
Потом села и, утирая слезы, позвала Аспазию. Нужно было приводить себя в порядок, и плакать не следовало: а то и в самом деле пропадет молоко. Госпожа потребовала к себе и дочь, и сына: Варду она теперь тоже давала грудь сама.
Через небольшое время она почувствовала себя сильной, как прежде, и почти счастливой – она держала в объятиях детей, чьи судьбы полностью ей принадлежали. Никакое человеческое существо – даже воин, предавший огню и мечу целое царство, - не чувствует себя таким всесильным, как мать, склоняющаяся над детьми.
На другой день они опять пошли и плавать, и кататься на хеландии: патрикий отправился с женой сам, и немало нового услышал от нее о собственном судне. Фома слушал со снисходительным восхищением; но не сердился на ее осведомленность. Может, им и в самом деле придется всем вместе бежать из Константинополя на этом корабле.
Кончился июль и пошел последний летний месяц: жаркий и бестревожный. Феодора с мужем продолжали учиться плавать, приучая к морю детей. Они научились держаться на воде – и могли бы выплыть в спокойную погоду, если придет крайняя нужда. Но они по-прежнему не спали вместе – полноценно, как супруги.