Конечно, если бы Константин вздумал атаковать нас, он сделал бы это сам, как древние вожди, - но ему никуда нельзя двинуться: он сейчас как никогда нужен Городу и прикован к нему, как раб к галере. Император более не человек – он знамя, которое высоко держат защитники Константинополя.

Довольно о войнах – мы не мужчины. Но сейчас, узнав так много, ты чувствуешь, конечно, что я ничего тебе не рассказала! Я знаю, милая Феодора. Женщина прежде всего захочет узнать о том, как я провожу каждый день, хорошо ли я устроена, как поживает муж, родичи и друзья.

Лагерь наш хотя и велик, но неплохо защищен от чужих глаз – мы расположились в горах, в сутках езды от города. Пока мы не терпим ни в чем недостатка, хотя, конечно, во всем себя ограничиваем: только вина, пожалуй, у нас куда больше, чем нужно. Впрочем, Аммонии скоро это поправят – они неистово отдаются учениям и командованию днем, а по ночам ничто не способно удержать наших великолепных военачальников от возлияний. Особенно Валента – впрочем, я говорила, кажется, что младший Аммоний погибает от страсти к тебе, так что даже забыл своего юного слугу? Ты, богиня тавроскифов, несомненно, мстишь ему, как и всем нам!”

Феодора усмехнулась, но тут же замолчала. Феофано шутила - но это почему-то совсем не походило на шутку.

“Аммонии живут в отдельном высоком шатре, из белой шерсти, как у их предков, персидских сатрапов*, - и твой муж избавлен от их грозного соседства, когда мы не заняты все вместе.

Мы с Фомой живем в другом шатре, как цезарь и августа. Мой Марк помещен с нами, за загородкой, - ты ведь знаешь, конечно, что царскому шатру следует иметь по нескольку отделений и удобства, как во дворце?

Я шучу и преувеличиваю, не пугайся, - но мой шатер и в самом деле самый лучший и самый видный в лагере. Фома доволен. Мне кажется, патрикий доволен уже тем, что набрался отваги поехать вместе с нами: что ж, каждому свершения по его мерке. Его речь перед святыми отцами, однако, действительно спасла нас. Твой муж гордится и припоминает мне это чуть не каждый вечер – когда отдохнет от дневных истязаний, после благовонной ванны, когда мальчик-слуга разотрет все его белое тело. Как и дома, Фома Нотарас не может лечь спать, не приняв ванну: впрочем, я тоже не могу. Нам и Аммониям исправно носят и греют воду – уверяю тебя, что я если и запустила себя сейчас, то немного; а приобрела куда больше, чем потеряла. Вообрази, дорогая: Валент Аммоний теперь мой главный наставник – он учит меня конному бою!

Марк хотя и бывший эскувит, гвардеец императора, не умеет сражаться в седле, а только пешим. Ты помнишь, конечно, как он сложен, - точно статуя копьеносца? Именно такие могучие воины превыше всего ценились, когда мужчины сражались один на один, в незапамятные времена. Теперь, когда солдаты бьются в тесном строю и на конях, подобная мощь больше не нужна – и почти выродилась. Так же, как рыцарские доспехи уступают пушкам и ручным огнестрелам, которые уже в ходу у итальянцев и даже у турок. Валент гораздо тоньше и слабее моего лаконца, но его умения куда полезнее.

Однако я рада, что наша великая империя, наследница древней славы, не увидит времен, когда подлое огнестрельное оружие распространится повсюду – и когда воин станет безразличен к врагу, не будет больше встречать его лицом к лицу и почитать. Тогда воины перестанут понимать, что они творят, великого или ужасного, - и это-то и есть самое ужасное!

Мы деремся с Аммонием от души – наш не то македонец, не то перс щадил меня вначале, и пытается щадить до сих пор; но когда раззадоривается, забывает о всякой осторожности. И я этому рада. Мне кажется, и сам Валент полюбил наши занятия: полюбил меня как бойца.

Впрочем, когда он приходит в опасную ярость, мне приходится бросать копье и скакать прочь – и тогда он спохватывается и смеется надо мной; а потом хвалит. Восточный человек очень опасен своими похвалами; и особенно для тех, кто действительно достиг немалого.

Учти это, дорогая, - я чувствую, что ваши с Валентом пути еще пересекутся, и не раз: он слишком пламенно стремится к тебе, может быть, потому, что ты для него сейчас недоступна. Я вижу это в его черных глазах – когда он помогает мне сойти с коня, когда хвалит, он видит перед собою тебя, а не меня, потому что я единственная благородная женщина в лагере!

Валент учит конной атаке также и Марка, по моей просьбе, - а Фома упражняется в пешем бою, где не может столкнуться с Аммониями; и твой муж неплохо учится, должна сказать. Кажется, я недооценивала его. Впрочем, до настоящего боя никто из нас не узнает себя.

Дай бог, чтобы этого не случилось!

Да, дорогая, я все еще женщина, а не амазонка, и мне все еще ведом страх: великий страх. А поскольку я женщина, и ты тоже женщина, я могу говорить об этом беспрепятственно. Обними меня мысленно и поцелуй, и мне станет легче. Как я скучаю по тебе и твоим ласкам!