Феодора почувствовала вдруг, что говорит неправильно – забыла, как сказать по-русски, и ошибается, говоря по-гречески. Она поднесла пальцы к вискам и моргнула, отгоняя сон.

– Господи, боги наших земель… кто я теперь? – громко сказала она.

Ей показалось, что она потеряла себя безвозвратно. Отважный мальчик, посланец императрицы, смотрел на нее не понимая, хотя и силился понять.

Феодора махнула рукой; только Феофано поняла бы ее сейчас. Она тоже себя потеряла безвозвратно, чтобы сотворить заново – кто мог знать, для какой участи?

– Спи, - повторила московитка юноше, коснувшись его лба. Он тут же лег и заснул.

Феодора несколько мгновений смотрела на него, завидуя. Потом, придерживая тяжелый шерстяной гиматий, – в большом доме было холодно даже в начале весны и гуляли сквозняки, - повернулась и пошла наверх.

* Сатрапия – провинция в древней Персии.

========== Глава 63 ==========

Когда на дороге, которая вела к дому, наконец показался конный отряд, с вишен, яблонь, груш уже осыпался белый цвет; в акантах* дома ворковали голуби, и вся природа, казалось, проснулась для любви.

“Человек только топчет и губит землю, и чем дальше, тем больше!” - подумала Феодора; и только тогда поняла, что слышит стук копыт, не меньше десятка конников. Она ахнула и вскочила со ступеней портика, на которых сидела. Неловко пригладила волосы, без всякого покрывала, и побежала вперед по садовой тропинке, не сказавшись никому; а когда Феодора начала разводить руками грушевые ветви, цеплявшиеся за волосы, то подумала, что скакать к ним могут и разбойники, и солдаты, промышляющие разбоем… и даже турки…

У нее сердце захолонуло; Феодора начала отступать к дому, жалея больше всего, что при ней нет ни ножа, ни кинжала. Если это враги, она дорого продаст свою жизнь и честь… Но ведь у нее дети!..

Она перекрестилась и опять пошла вперед. Будь что будет.

Пока Феодора боролась с собой, стук копыт замер; послышались бодрые мужские голоса, смех… Она сложила руки…

А потом узнала голос мужа, и все вокруг стало добрым и светлым, как будто этот слабый человек мог защитить ее. Феодора засмеялась и опять двинулась вперед. Когда она выступила на дорогу из полыни, то сразу увидела патрикия.

Он, вполоборота к ней, гладил свою лошадь и о чем-то беседовал с начальником своих конников; не спешил домой! Вот мужчины!

Но когда Феодора топнула ногой от ревности и досады, муж тут же обернулся.

Он так счастливо улыбнулся при виде ее, что Феодора стремглав побежала навстречу, смеясь и спотыкаясь; муж схватил ее, и она изумилась, как окрепли его руки. Патрикий высоко поднял ее над головой, потом подхватил под колени и понес к дому, не обращая внимания больше ни на кого из своих людей.

“Как знакомо! Как раньше!”

Вдруг ей захотелось, чтобы муж опустил ее; но ему очень нравилось ощущать себя сильным, и Феодора обняла его за шею, прижавшись к груди. Фома поцеловал жену в голову и крепче обнял; от него пахло потом, лошадьми, полевыми травами и еще чем-то неизвестным - пряным, дразнящим.

Когда муж спустил ее с рук, Феодора всмотрелась в него и увидела, что он похудел и загорел; и это ему не шло. Больше всего Фоме Нотарасу пристало быть белой холеной статуей.

Феодора вспомнила, что рассказывала ей царица: о том, что римляне научились делать самый лучший скульптурный портрет, отражать не каноны, а душу каждого человека во всем ее несовершенстве. Фома Нотарас был точно цезарь – из тех, кого изображали в их величественном и презрительном несовершенстве…

Но он смотрел на нее и улыбался – так любовно, что губы Феодоры сами улыбнулись в ответ.

– Где мои дети? – наконец спросил патрикий.

– Сейчас… сейчас!

Феодора бросилась в дом; и спустя несколько минут появилась оттуда с Вардом и Магдалиной, которая вела Анастасию. Мальчик очень вырос и похорошел за те четыре месяца, что отца не было дома; при виде него патрикий, успевший опуститься на ступени портика, даже вздрогнул, точно не узнал сына. Вард тоже смотрел на отца темными материнскими глазами так, словно не узнавал; но он не боялся.

Наконец Фома встал и простер руки:

– Мой мальчик… иди сюда! Твой отец вернулся с войны!

Феодора поджала губы. Но Вард сорвался с места и бросился к отцу, услышав эти слова; он крепко обнял его колени.

– Отец очень храбрый! – восторженно воскликнул сын.

Глаза родителей встретились высоко над темноволосой головой ребенка; Феодора холодно улыбнулась.

– Твой отец герой, малыш, - сказала она. – А ты, Фома, не хочешь взглянуть на свою дочь? Только не хватай ее, а не то напугаешь: она тебя не помнит.