– Пойдем поговорим! – бросила гостья ему в лицо.

Фома Нотарас вежливо усмехнулся, подчинившись. Он почему-то предчувствовал, что женщины поссорятся, обсуждая статую.

Родственники поднялись по лестнице в кабинет, где Метаксия набросилась на хозяина, точно фурия.

– Что ты наговорил этой несчастной язычнице? – воскликнула она.

– Феодора христианка, - спокойно ответил патрикий. – Такая же, как мы с тобой.

Метаксия рассмеялась, воздев руки.

– Святые угодники! Ты разве забыл, что христианство тавроскифов* таит в себе тьму и язычество, которые не истребить? Самое чистое, истинное христианство есть греческое… римское!

Фома усмехнулся.

– Оно чисто, ибо омыто кровью!

Метаксия вздрогнула.

– Да что с тобой?

– Ничего, - ответил патрикий, пристально глядя на родственницу. – Разве такие мои слова новость для тебя, сестра? Мы давно учили – и знаем, что дух Божий веет, где хочет…

Метаксия горько рассмеялась.

– И теперь он покинул нашу землю и унесся за море, к тавроскифам! Вы только послушайте этого благородного мужа! Темная язычница узнает историю своих предков из уст ромея – и заново учится у него поклоняться своим идолам!

Спокойное лицо Фомы Нотараса изменилось.

– Метаксия, если ты обидела Феодору в моем доме, немедленно ступай и извинись. Я знаю, что первая она никогда не затеяла бы ссору.

Он говорил ровно, учтиво, но так, что приготовленная резкость не сошла Метаксии на язык.

– Неслыханно, - пробормотала патрикия и, повернувшись, направилась обратно в мастерскую. Щеки ее покрыл румянец. Она не могла себе представить, как будет извиняться перед рабыней.

Однако этого не потребовалось – славянка сама вышла навстречу и поклонилась.

– Я тебя обидела, - сказала Желань, - прости на худом слове!

Метаксия растерянно застыла.

Потом она улыбнулась, хотя удивление все еще стояло в серых глазах.
– Я не сержусь, - только и вымолвила гречанка.

Русская пленница держала себя как хозяйка, госпожа! Метаксия не знала, чем оскорбляться больше, - страннейшим идолопоклонством или непонятным достоинством, которое в Феодоре было таким же природным, неистребимым, как в них обеих женская сущность.

Потом Метаксия заставила себя улыбнуться почти сердечно и взяла славянку под руку.

– Не будем ссориться, христианам это не подобает, - сказала она.

Они вернулись в гостиную, где разделили трапезу. В зале зажгли огни, воскурили благовония, и ужин прошел почти по-семейному. Выпив вина, Метаксия искренне развеселилась и потешала друзей историями, приключившимися в ее поместье.

– Петрона опять забрался в конюшню, чтобы тайком свести лошадь и съездить в деревню к своей возлюбленной, - рассказывала патрикия, - но его заметили Овидий с Горацием, которые сидели в стойле! Они не посмели остановить вора – он разнес бы сплетню об этой парочке по всему дому! Даже глупый влюбленный мальчишка понял бы, что они там не стихи сочиняли!

Метаксия закатилась смехом.

– Я, похоже, одна в доме это заметила, потому что слежу за всем сама! Эти голубки так давно вместе, что я чуть не попросила отца Матфея их обвенчать!

Славянка знала, что Овидий с Горацием были молодые дворовые парни, развлекавшиеся сочинением стихов. Госпожа их хвалила и даже показывала какому-то столичному ценителю.

Феодора покраснела и нахмурилась, осмыслив слова патрикии. Хозяин вежливо улыбался ей – но не рассмеялся этой шутке. Метаксия перестала улыбаться.

– Да что с вами? Точно на похоронах!

– Метаксия, - начал Фома Нотарас. Он склонился к ней через стол – светлые волосы и браслет выше локтя заблестели золотом, точно он сам был прекрасным кумиром, богом, о котором очень заботились.

– Пожалуйста, не говори таких вещей при Феодоре. Она этого не любит и оскорбляется.

Метаксия несколько мгновений разглядывала родича так, точно перед ней был новый, неизвестный ей человек.

Потом хмыкнула и принялась за еду. До конца ужина никто за столом больше не произнес ни слова.

Потом Метаксия опять попросила хозяина выйти для разговора; теперь только взглядом. Феодора осталась одна за столом, точно наказанная. Она сидела как в кипятке.

До нее из-за двери доносились голоса хозяев, греческий язык, который она перестала понимать: ее господа говорили неразборчиво, быстро, как близкие люди, знающие друг о друге все.

– Что ты себе позволяешь, - говорила Метаксия, - что ты позволяешь ей со мной!..

– Тебя никто не обижал, - с холодной яростью отвечал патрикий. – Это мой дом, и мне решать, кого и как в нем почитать!