Метаксия рассмеялась и запустила руки в волнистые волосы, перехваченные двойным золотым обручем.

– Ну ты и фарисей, - проговорила она. – Твоя рабыня из тавроскифов еще хуже, чем мои Овидий и Гораций, а ты заступаешься за нее, как за жену! Уж не собираешься ли ты в самом деле жениться на ней? Не смеешь?…

Нотарас отвел глаза.

Метаксия понимающе усмехнулась.

– Неудобно, как и получить сейчас от нее ребенка! Ты умело восстановил против себя императора, а сейчас прячешься от его гнева! Ты знаешь, что если пойдешь с ней в храм, церковники тотчас донесут об этом Иоанну!

Патрикий закрыл лицо руками.

– Император посылал меня на исповедь, - пробормотал он, - но я не исповедуюсь уже очень давно. Ты знаешь, почему.

Метаксия недобро улыбнулась.

– Не только поэтому, - сказала она.

Вздохнула.

– Но и поэтому тоже.

Они вдруг обнялись, спрятав лицо друг у друга на плече.

– Прости, - прошептала Метаксия, - я вспыхиваю, как порох!

Патрикий улыбнулся и поднес к губам ее смуглую руку.

– Твоего неугасимого греческого огня* порою так не хватает моим спокойным водам.

Метаксия улыбнулась со слезами.

– А ребенок? Надеюсь, вы осторожны?

– Я осторожен, - ответил Фома.

Оба понимали, что слова о наследнике от рабыни-славянки, сказанные в письме, только шутка – и скорее грустная, чем злая.

– Идем успокоим ее, - сказала Метаксия. – Бедняжка, должно быть, уже в слезах!

Но Желань не плакала. Когда ее хозяева вернулись, она подняла на них темные сухие глаза, только щеки жарко пламенели.

Господин сразу сел к ней, прильнул; и Желань прижалась к его плечу, но не заплакала, а только сжала его руку. Метаксия недобро улыбнулась, глядя на это трогательное обоюдное мужество.

– Ну просто Орфей и Эвридика, - пробормотала она. – Не оглянись, певец!

– Простите, что мешаю, - громко сказала патрикия.

Фома оторвался от возлюбленной. У Феодоры же сделались большие неподвижные глаза.

– Мне пора, - спокойно сказала гречанка.

Хозяин поднялся из-за стола, красивый, счастливый как никогда, несмотря на все житейские бури:

– Метаксия, тебе приготовили комнату! Останься у нас на ночь, уже поздно!

Гречанка покачала головой.

– Нет, мой друг. Я и не собиралась оставаться, ты же знаешь, - сказала она. – Не бойся за меня, я прекрасно доеду.

Она встала и сняла со спинки свободного кресла гиматий из прозрачной золотистой ткани, в который сама задрапировалась, сколов на плече изумрудной фибулой в виде совы. Одеяние, сквозящее, словно летний вечер, было светлее лица и рук гречанки. Один конец гиматия она набросила на голову.

Подойдя к двери, патрикия остановилась и обернулась.

– Фома, проводи меня!

Он уже спешил к ней, простерев руки, точно пытаясь остановить. Взяв его под локоть, гостья вышла. Желань встала из-за стола, но не последовала за ними – ее хозяевам нужно было поговорить наедине.

Метаксия прошла половину садовой дорожки, не сказав ни слова; она так спешила, что патрикий едва поспевал. Наконец он остановил ее, едва ли не силой.

– Успокойся, сестра!

Метаксия повернулась к нему. Она была тиха, против ожиданий, - но глаза блестели, и щеки порозовели.

– Милый брат, я в самом деле рада за вас. Рада за тебя, я и не думала, что ты найдешь свое счастье в русской пленнице!

Благородный муж обнял ее.

– Спасибо тебе. Да хранит тебя Господь.

Дальше они пошли не спеша – дошли до кустов, за которыми стояла богато изукрашенная бронзовая колесница, запряженная парой лошадей. Их стерег конюх, босоногий юноша с длинными волосами. Возницы не было.

Патрикия ловко вскочила в колесницу и сама приняла у слуги поводья. Патрикий шагнул к ней, почти наперерез.

– Стоит ли тебе…

– Стоит! – Метаксия замахнулась хлыстом, точно хотела огреть им хозяина; он быстро отступил.

Она взглянула на него сверху вниз: обожгла взглядом, точно лозняком непослушного мальчишку.

– Стоит ли тебе!.. – сказала благородная жена сквозь зубы и умело, по-мужски, хлестнула лошадей; кони прянули и помчали, и скоро колесница исчезла в облаке пыли, в огнистых сумерках.

Сзади на тропинке послышался топот женских ног, и Фома схватил за плечо Желань, которая едва не наскочила на него. Наложница тяжело дышала.

– Не хотела мешать… хотела увидеть, как она отъедет, - проговорила Феодора.

Патрикий посмотрел ей в глаза. Она была так красива, когда боялась за других, когда любила.