Метаксия являла собою замечательный пример византийского властолюбия – властолюбия, как имеющего множество смиренных личин, так и неприкрытого, яркого и жадного. Она казалась обратной - темной, женской, - стороной своего двоюродного брата.

“Но лучше уж такая власть и такая любовь, - иногда думала Желань, - чем безразличие и бессилие!”

На одной из развилок дороги, которая казалась бы заброшенной, если бы не высокие амфоры, стоявшие по сторонам ее, как межевые столбы, Метаксия распрощалась со своими спутниками.

– Будьте здоровы, - сказала она, улыбаясь, принятую по старинному обычаю фразу. При встрече грекам полагалось желать друг другу радости.* Как же просто, как исполнено света было их прошлое – и предназначено оно было только друг для друга, а не для чужеземных рабов!

Феодора смотрела на патрикию со смущением, облегчением, что ее оставляют в покое, и сожалением, которое только сейчас начало пробуждаться: она осознала, как привыкла к своей помощнице, и как благодарна ей, несмотря ни на что.

– Спасибо тебе, - неожиданно для самой себя сказала славянка. – Ты спасла мне жизнь.

Метаксия удивленно посмотрела на нее – потом улыбнулась и кивнула.

– Так было предназначено судьбой, - серьезно сказала она. А Феодора неожиданно подумала: уж не Метаксия ли посоветовала Фоме Нотарасу купить себе рабыню для развлечения?

Если так – она должна быть благодарна Метаксии вдвойне…

Метаксия обнялась и расцеловалась сначала со своим блистательным родственником и покровителем, потом – с Феодорой.

– Мы скоро увидимся, друзья, - сказала она и скользнула в свою повозку. Возница прикрикнул на холеных лошадей, хлестнул их, и Метаксия отбыла, красиво и горделиво. С нею отъехали несколько собственных ее верховых слуг и несколько этериотов; а Феодора, провожая глазами этих сильных всадников в доспехах, невольно удивлялась, как Метаксия не боится ехать одна со столькими чужими мужчинами.

Но ведь и защита мужа – только заступа одного человека… Защитить христианина может один Бог.

Фома Нотарас, стоявший сзади, вдруг сжал ее плечи.

– Садись в повозку, - сказал он, - ты побледнела от жары.

Феодора кивнула и послушно забралась в повозку, которая уже успела ей опостылеть за этот долгий путь. Патрикий сел следом; ей вдруг стало страшно остаться совсем одной, в полной власти этого знатного человека. А ему, должно быть, не терпелось.

В темноте он привлек наложницу к себе за руки и посадил на колени, как когда-то. Она смутилась; но ее вдруг охватило забытое желание.

Ромей схватил ее ноги и развел их, заставив сесть на себя верхом; прижал ее совсем тесно.

– Обними меня, - прошептал он.

Феодора послушно обхватила его за шею. Он нашел ее губы, поглаживая ее шею и спину, и славянку охватил жар, от которого не было спасения.

Они очнулись нескоро – хозяин не мог от нее оторваться, а Феодора уйти. Она сидела, прижавшись к нему спиной и забыв все на свете, а грек обнимал ее, уткнувшись лицом в ее волосы. Он берег ее и не дошел до конца, хотя теперь ему никто не мог бы помешать…

“Не полюби его слишком”, - предостерегала ее Метаксия.

Но как такого не полюбить – и даже слишком?

Феодора оглянулась на господина.

– Ты терпишь, да?

Он посмотрел на нее и усмехнулся ее простоте.

– Плебеи насыщаются жадно и не чувствуют вкуса, - ответил он, поцеловав ее в шею. – Только благородный человек способен наслаждаться долго – как и истинно наслаждаться вообще… Удовольствие, которое растягивают, для ценителя становится двойным.

– Ах, вот как, - сказала славянка.

Она застыла в его объятиях, а он словно бы и не заметил. Продолжал поглаживать ее руки, вдыхая аромат ее волос. Она же думала с горечью, что патрикий хотя бы честен – и что Метаксия предостерегала ее правильно…

Феодора шевельнулась и наконец высвободилась. Она перекрестилась, а потом быстро оглянулась на хозяина; подперев подбородок рукой, он улыбался ей из затемненного угла, точно дитяти.

– Мы скоро приедем, - сказал патрикий.

Она вздохнула.

– Можно ли нам немного пройтись пешком? Я уже истомилась от этой тесноты и тряски!

Он кивнул, с большей готовностью, чем Феодора думала. Улыбался теперь так, точно готовился ее удивить.

– Лучше я посажу тебя на лошадь, сверху видно больше, - сказал грек.