– В Большом дворце есть галерея императоров и их семей, тоже прекрасные мозаичные картины, - коснувшись ее плеча, проговорил у нее над ухом хозяин. – Но с Софией им не сравниться.

Феодора вздрогнула: на миг ей представилась галерея императоров, в которой убийцы идут перед убитыми, наследуют им. Но София была слишком прекрасна, чтобы задумываться об этом.

– Какого святого ты чтишь? – заботливо спросил ее господин. – Кому хочешь поклониться?

Феодора не знала – она никогда не разбирала этого; ее желания и чувства дома, в сравнении с теперешними, были как домашняя часовня, часовня боярыни, рядом с цареградским собором.

Феодора просто стала на колени и положила земной поклон, почтив сразу все это великолепие. Патрикий класть поклонов не стал, но опустился на колени и долго молился шепотом, отрешившись от всего.

Потом он встал, перекрестился, взял наложницу за руку и повел прочь. Они молча забрались в повозку – и вереница двинулась дальше.

Некоторое время господин и рабыня ехали в молчании – опять прижались друг к другу, но ничего не говорили. Потом Феодора прислушалась к перестуку копыт и колес, следовавшему за ними.

– Господин, разреши мне спросить, - тихо сказала она.

Фома открыл глаза – казалось, он задремал; но милостиво кивнул.

– Говори!

– Госпожа Метаксия – она похожа на тебя. У нее точно такие же серые глаза, и смотрите вы… Она не родственница тебе? – с осторожностью спросила славянка.

– Родственница, - ответил ромей. – Дочь моей тетки, двоюродная сестра. Многие благородные семьи в родстве между собой, - прибавил он.

Тут Желань припомнила слова патрикии, о хорошем любовнике, - и только покачала головой. Фома Нотарас посмотрел на ее серьезное бледное лицо – и, улыбнувшись, отвернулся.

* Морея — средневековое название полуострова Пелопоннес, одного из основных очагов греческой цивилизации и одного из последних оплотов гибнущей Византийской империи.

* Императорская гвардия.

========== Глава 9 ==========

Они ехали много дней – ночуя в гостиницах, где собирались шумные смуглые люди всякого происхождения и звания, пугавшие славянку, и где проезжающим служили такие же сомнительные люди. Почему все они казались Желани грешниками, хотя она совсем их не знала?

Должно быть, потому, подумала пленница, что все южане – страстные люди; такими и сотворены Господом, чтобы драться друг с другом по поводу и без повода; и им всегда тесно рядом… И кровь на солнце вскипает так легко…

Ей приятно было со своим господином – не только потому, что он был ласков, а еще и потому, что он оказался светлокож и светловолос. Если бы благородный патрикий оказался другим, таким, как все эти ослепленные похотями черные и смуглые крикуны, Желань наверняка уже рассталась бы с жизнью: она не вынесла бы близости со своим хозяином и не смогла бы это скрыть.

Даже Метаксия, благороднейшая из известных ей женщин, порою пугала ее не тем, что славянка знала и подозревала о ней, а самой своей наружностью и нравом.

Феодора охотно не показывалась бы из повозки в людных местах – но приходилось выходить, и она с робостью и неприязнью озирала греческие города, которые они проезжали, - неопрятные, некрасивые, обедневшие. Московитка успела сродниться, даже полюбить Константинополь – но он один из всех мест, где они побывали, сохранил свою красоту; в нем одном ощущалось веяние древнего, мощного духа. Константинополь же оставался и главной сокровищницей империи.

Чем южнее они продвигались, тем чернее и опаснее Желани представлялись гречины, тем белее и невыносимее для глаз – солнце и палимые им города. Метаксия успокаивала ее, когда они укрывались в комнатах.

– Скоро ты будешь на земле Фомы Нотараса – а там все еще хорошо и благословенно, как в элисии*, там растут тенистые маслины, акации… Там зеленые луга и сладкая вода… Не будет никакого больше плебса, который так нам докучает.

Желань вдруг осознала - и ужаснулась тому, что ей противны эти люди: ведь они были люди и ее братья-христиане! Метаксия же только смеялась, наморщив свой нос, прямой, как у классической статуи:

– Они не только невоспитанны, а еще и воняют, как старый сыр!

Гречанка ухаживала за ней, как во дворце: обмахивала веером – без этого предмета, заимствованного, должно быть, на западе, здесь было не обойтись - обливала водой руки и ноги. Когда Феодора захотела таким же образом поухаживать за своей знатной прислужницей, вдруг застыдившись подобного положения, Метаксия весело отказалась.

– Мне вовсе не жарко! А ты вот-вот упадешь в обморок!

У нее, впрочем, была собственная молоденькая служанка-гречанка, которую патрикия могла с полным правом принудить к чему угодно; Феодора не знала, о чем Метаксия говорит со своей прислужницей наедине и что ей приказывает. Но ходить за рабыней-славянкой Метаксии нравилось самой – ей нравилось такое служение, которое было почти насилием, любовь, которая была почти принуждением. Ей нравилось переделывать Желань по греческому образцу, смаковать ее перевоплощение и развращение; или же - претворение согласно гибнущим греческим добродетелям…