Феодора почувствовала, что, несмотря на все перенесенные испытания и пощечины от судьбы, муж остался во многом прежним. И, быть может, именно сейчас измышлял изощренную месть… так же, как Феофано.

Наконец, после очень долгого молчания, Фома нарушил тягостную тишину.

– Твой сын сейчас спит?

“Наш сын”, чуть было не поправила Феодора; едва прикусила язык. Это только для женщины все дети – свои!

– Спит, - сказала она. Помедлила. – Хочешь взглянуть на него?

Фома кивнул. Почему-то это пожелание изумило Феодору: но, конечно, она не отказала. Повернулась и пошла, показывая мужу дорогу, - стараясь не коснуться его; впрочем, патрикий и сам избегал ее касаться.

Лев спал так крепко, что Фома смог склониться над колыбелькой, - той самой, где спали еще дети Метаксии, - и внимательно рассмотреть его черты, смелый росчерк черных бровей и густые черные волосы.

– Красивый и крепкий ребенок, - наконец заключил обездоленный муж, взглянув на Феодору. Он улыбнулся. – Тебе повезло.

Феодора отвернулась и расплакалась, закусив губу. Она сдерживалась, чтобы не разбудить сына; впрочем, его было так же нелегко разбудить, как и утихомирить.

Фома наблюдал ее слезы, не приближаясь и не делая попытки успокоить. Когда Феодора перестала плакать, сказал:

– Пойдем отсюда, пусть он спит!

Феодора кивнула. Конечно, Фоме совсем не хотелось оставаться рядом с вражьим сыном.

Когда они покинули детскую, Фома прикрыл за ними обоими дверь.

Феодора хотела уйти, хотя бы отойти подальше, слишком трудно им было стоять рядом, - но муж задержал ее вопросом:

– Скажи мне только одно… ты любила его?

Феодора подняла глаза – муж смотрел ей в лицо так, точно от ее ответа зависела его судьба. Но она устала быть сивиллой и распорядительницей судеб. Московитка прикрыла глаза.

– Да, любила, - шепотом ответила она.

Фома усмехнулся.

– Я так и знал.

Он не бранил ее, даже не сердился – он слишком, слишком хорошо все понимал, этот умнейший человек своего упадочного времени!

Феодора ощутила, как муж взял ее за руку: расслабленной, какой-то безжизненной рукой. Потом отпустил.

– Поэтому у вас получился такой славный сын.

– Наверное, - ответила Феодора. Она старательно смотрела в сторону.

Они долго молчали, она чувствовала на себе жгучий взгляд патрикия, - потом московитка прибавила:

– У тебя тоже прекрасный сын, и стал еще лучше за это время… Ты уже говорил с ним?

– Нет… только любовался издали, - ответил Фома.

Она посмотрела на него, и увидела, что муж улыбнулся: мягкой, раздирающей душу улыбкой.

– Ты права, наш Вард стал еще лучше. Он точно не в меня пошел.

– Не говори так! – воскликнула Феодора; ощущая ужасный стыд потому, что сама думала то же самое.

Фома наконец посмотрел ей прямо в глаза и смог открыто улыбнуться: ей оставалось только гадать, каких усилий над собой это ему стоило.

– Я очень рад, что ты цела - и дома. Метаксия тоже без тебя исчахла.

Феодора кивнула, смаргивая слезы.

Потом Фома прибавил – и это тоже стоило ему огромного усилия:

– Я сделал все, что мог.

– Я знаю, - прошептала Феодора, - конечно, Фома.

Конечно – немногие на его месте сделали бы больше: отыскать ее оказалось почти чудом, и даже посланники, которых отрядили на ее поиски, и те натолкнулись на нее случайно! Если бы не отчаянная храбрость ее воинов, люди Кассандры тоже ее не нашли бы!

Да что говорить – в горах всех их спас младенец! Тот, кто менее всего мог бы чем-нибудь похвалиться!

Но, несмотря на это, Феодора ощущала, что никогда уже не сможет полюбить патрикия Нотараса прежней любовью: как выросшая девочка, которой стало тесно ее платье. Им нужно теперь учиться любить друг друга как-то иначе.

“Господи, только бы мне не привелось опять спать с ним, по крайней мере скоро… хотя он, наверное, первым об этом не напомнит. Он не Валент”.

Феодора вздохнула и, шагнув к патрикию, коснулась его плеча: плечо было мягким, словно он давно уже не брал в руки оружия. Но Фома не отдернулся при ее прикосновении, глядя на Феодору теперь с ожиданием – будто она опять могла сообщить ему смысл жизни, придать ей направление…

“Прости, муж мой, не могу… Нет, не так: едва ли я смогу придать твоей жизни то направление, которого ты ждешь”.

– Пойдем к Варду вместе… Я с ним поговорю, и сын узнает тебя, вот увидишь, - предложила она.

Фома кивнул: так же, как соглашался посмотреть на сына Валента. Феодора пошла впереди, скрепя сердце.

Разговор со старшим сыном получился – малыш Вард вспомнил своего золотоволосого Феба; и даже искренне обнял отца. Патрикий не ожидал такого порыва, и почувствовал себя еще более виноватым и уязвленным вместе, чем прежде.