– Как имя твоего отца?

Микитка удивленно моргнул, открыл было рот – но Константин улыбнулся и качнул головой. Конечно, он спрашивал не о своем старшем дружиннике!

– Настоящего отца, - сказал император.

– Петр, - сказал Микитка. – Его звали Петр, - повторил он, волнуясь под пристальным царским взором.

Константин кивнул. Потом коснулся своей бороды и сказал в странной задумчивости:

– Что ж, Никита, сын Петра… ты хорошо мне служил! Бери свою мать и своих братьев, и бегите из Города, пока еще есть время!

Он улыбнулся – странной улыбкой, словно бы не вполне сознавая себя. Если бы Феодора могла видеть сейчас великого василевса, он напомнил бы ей мужа: тоже показался бы человеком, потерявшим направление в жизни.

Микитка несколько мгновений не мог осознать, что такое услышал, - а потом упал на колени.

– Государь! Ты прогоняешь нас?..

– Я хочу, чтобы вы спаслись, - ответил Константин. – Чтобы спаслись те, кто еще может.

Он опять улыбнулся, голубые глаза влажно заблестели – не то гневом, не то слезами, не то гневом вместе со слезами.

– Кажется, эта царица Феофано – твой друг? Ты можешь уехать к ней!

Микитка встал: он окончательно понял, что государь не в себе. Теперь, когда Леонард Флатанелос сражался на море, у Микитки не осталось никаких знакомых в Городе, кто мог бы помочь ему, русскому рабу, пусть и вознесенному высоко, снестись с Феофано; не говоря о том, что пробраться через полыхающие земли туда, где она скрывалась, было почти невозможно.

Да и долг – долга с души не снимешь!

– Государь, - сказал евнух. – Воля твоя - а мы от тебя никуда не побежим! Если я побегу, мне будет позор; и моим малым братьям срам, если они вырастут и узнают, в каком деле были замешаны!

Он перекрестился.

– Вот крест – мы с тобой будем до самой смерти! – закончил он с пылающими щеками.
– И мать то же скажет, если я ее спрошу!

Император кивнул.

– Я почти не сомневался, что ты так ответишь, - вдруг сказал он. – И я рад, что мне перед смертью довелось узнать русских людей!

Он подумал.

– Что ж, оставайся, Никита, Петров сын. Может быть, вы еще и спасетесь. Султан, я думаю, оставит жить кого-нибудь из защитников… он предлагал мне сохранить жизнь всем мирным жителям в обмен на сдачу Константинополя…

Микитка сжал руки, затаив дыхание: и вдруг ему, на какой-то миг, захотелось, чтобы император принял это предложение. Евнух закусил губу и укрепился – промолчал.

– Я отказал, - в такой же задумчивости проговорил император. – Но Мехмед все же не такой зверь, каким нам представляется: он только хочет стать победителем Города. И потом проявит великодушие к уцелевшим.

Микитка зажмурился и отвернулся. Он не хотел, чтобы Константин увидел его слезы, - но император уже ушел, видимо, понимая чувства своего евнуха и не желая выдать собственных чувств.

Микитка стал на колени и долго молился. Он редко молился в последние годы, после того, как стал пленником и скопцом – и возроптал на Бога за такую судьбу: но когда находил в себе силы это делать, молитва очень помогала.

Весь май турки бомбили стены Константинополя и делали подкопы под стены – а ромеи ночами заваливали рвы и укрепляли стены заново. Микитка вышел на улицы вместе с другими мирными жителями и под звуки выстрелов, в окружении огней помогал уносить и перевязывать раненых. Бой еще не перешел на улицы Города – но звуки битв на море и за стенами достигали ушей со всех сторон.

Когда паракимомен оставался один, он иногда задумывался о том, что происходит, – и бои за Константинополь представлялись ему каким-то затянувшимся окончанием давней, многовековой, войны: гибель Города была ужасной, но, вместе с тем, какой-то обыденной. Не было в ней того геройства, о котором пели древние аэды, - Микитка успел наслушаться хвастливых греческих сказаний о былых временах, и не очень-то им верил.

А теперь и подавно. Эти сказки были нужны, чтобы приукрашивать правду, теперь понимал он. Чтобы делать жизнь достойной жизни… и возносить людей над самими собой.

Двадцать восьмого мая султанские войска пошли на штурм. Ярослав Игоревич простился с женой и детьми и вместе с императором ушел отражать натиск турок: славяне бок о бок с греками встали на стенах и у брешей.

Жестокий бой шел всю ночь – и наконец, через стены Влахернского квартала, османы прорвались на улицы. Кто из жителей нашел в себе мужество – защищался до смерти, и даже некоторые женщины и дети сражались бок о бок с мужчинами, потому что все знали, как турки обращаются с пленниками. Но дух ромеев был сломлен, и многие не сопротивлялись. Турецкие солдаты хватали и вязали мужчин и женщин прямо на улицах, и даже в храмах, где люди ожидали сошествия ангелов, предсказанного в день конца света, - каким всем представлялся день падения Константинополя.