– Дело не в этом, дорогая, - сказал патрикий. – Просто ты решила, что я больше тебя не достоин… ты могла бы жить со мной как жена, но не желаешь этого.

Феодора сжала губы, чтобы не ответить прямо. Но этого было и не нужно – оба все прекрасно понимали.

– А ты думала, что скажешь нашим детям, когда они подрастут? – спросил патрикий. – Что ты скажешь нашему сыну, когда он спросит, почему был лишен отца? Потому, что его мать… предпочла жить в блуде, а не в браке?..

Феодора ахнула.

Она сжала кулаки, сдерживая гнев; но не набросилась на мужа, потому что понимала – отчасти он прав… Но в самой ли важной части прав?

– Хорошо, - вдруг сказала московитка. – Я вернусь с тобой, Фома, как ты того желаешь. А ты сможешь быть мне мужем – и защищать меня и отвечать за меня, как следует мужу? И заботиться о наших детях, этих – и, может быть, новых?

– Да, - быстро сказал патрикий: гладкие бледные щеки занялись румянцем.

Феодора долго смотрела мужу в лицо – потом покачала головой.

– Нет, Фома, не сможешь. Ты сейчас говоришь так только затем, чтобы я тебя послушалась, - а если я послушаюсь, повторится то же, что уже было у нас с тобой…

Патрикий щелкнул пальцами, прерывая ее, - и сказал с великолепной иронией:

– У тебя был после меня настоящий мужчина и защитник – но ты не захотела, чтобы он повез тебя в мешке к султану! Мне кажется, что ты вместе с Метаксией ищешь чего-то, чего не бывает на земле! Моя сестра научила тебя несбыточным мечтаниям!

“Несбыточным ли?”

Феодора покачала головой.

– Нет, Фома, ты сам понимаешь, что больше ничего не выйдет. Так лучше для всех нас.

– Ты просто решила, что со мной можно так обращаться, - сказал патрикий; опять на лице промелькнуло прежнее детское обиженно-доверчивое выражение.

И Феодора вдруг опять испугалась последствий своих речей. Этот человек мог выкинуть что угодно, когда от него совсем не ждали.

Она взяла мужа за руку – он не вырвался, но и не ответил на пожатие. Оба не поднимали глаз.

– Я не могу, - тихо сказала Феодора. – И ты тоже не сможешь. Нам не судьба с тобой.

Фома кивнул, ничего не говоря; Феодора приблизила к себе его голову и поцеловала в лоб.

– Я всегда тебя любила…

Фома кивнул: он не поднял глаз и ничего не ответил, только тень прошла по его лицу.

– А можно мне взглянуть на сына? – спросил он.

Феодора покусала губы.

– Могу ли я тебе запретить? Сам решай – хочешь ли ты казаться ему тем, кем не сможешь для него быть!

Римский патрикий кивнул с усмешкой.

– И снова ты права. Лучше мне уехать, пока он меня не видел.

– Нет, - быстро сказала Феодора. – Если ты сможешь солгать Варду так убедительно, как это уже давно делаю я, - тогда иди к нему хоть сейчас.

Фома провел рукой по светлым волосам и вздохнул.

– Почему же не смогу – разве я не ромей? Только повтори мне еще раз, что ты ему рассказывала…

Фома Нотарас уехал только через три дня; больше он жену с собой не приглашал, хотя сам казался немного утешенным. Но надолго ли его хватит?

Боже, храни Византию, думала Феодора.

* “Мужененавистницы” (греч.), эпитет амазонок.

* Название реки в Малой Азии, на которой стояла Темискира, город амазонок. Возможно, легенды об амазонках имеют исторические корни.

* “Тела ваши суть храм живущего в вас Святаго Духа, Которого имеете вы от Бога, и вы не свои” (Послание к Коринфянам).

========== Глава 95 ==========

София и Агата не были прежде очень дружны – даже тогда, когда вместе заправляли отцовским домом; обе отличались застенчивостью, и близость их была вынужденная, кровная.

Но такую связь не разорвать, как и не избавиться от общих потрясений детства. Сестры помнили свою суровую статную мать, настоящую римлянку, - в которую обе девицы пошли лицом и фигурой. Но нравом Цецилия Гаврос была отважней своих дочерей. Она смела спорить с их отцом и даже кричать на него – София и Агата никогда не решались приближаться к родителям в такие минуты, но слушали сколько могли из-за дверей и занавесей; однако услышать и понять удавалось мало, долго Валент жене показывать свой нрав не позволял. Эти крики часто обрывались ударом – а порою градом ударов…