Однажды, в такой день, похожий на все другие, Микитка бродил у Айя-Софии, откуда греческих нищих не гнали, а даже подавали им. Микитка был одет чисто, но бедно, сделался худ и суров, - но совсем не ожидал того, что случилось: богатый турок, покидавший мечеть в сопровождении янычар с палками, вдруг бросил ему деньги. Конечно, не одному Микитке, - а группе босых и голодных нищих, которые, наверное, уже и сами забыли, к какому племени себя причисляли. Они тут же бросились подбирать монеты, забыв все различия.

Микитка попятился, не желая даже ногами попрать этой милостыни; и вдруг остановился, присмотревшись.

Красная громада собора опять выпустила наружу группу маленьких людей – и среди них, несомненно…

“Женщина!” - подумал Микитка с замиранием сердца. В мусульманском мире увидеть женщину на улице – уже большое событие! И, конечно, знатную женщину: другую просто не допустили бы в Айя-Софию.

Микитка, стоя в почтительном отдалении, смотрел, вытянув шею, как эту госпожу, в расшитом, как ковер, красном платье, шелковых красных покрывалах и бархатной шапочке, - и, разумеется, с закрытым лицом, - подсаживают в носилки две служанки в черных платьях и покрывалах, тоже замотанные по самые глаза. Носильщики подняли на плечи паланкин, по сторонам построилась стража… да это очень важная госпожа! “Не из дома ли самого паши?” - подумал Микитка.

Больше он ни о чем не думал – а, ведомый каким-то вдохновением, увязался за этими турецкими носилками: разумеется, на таком же почтительном расстоянии.

Он сам не знал, чего ждет, - конечно, ему нельзя надеяться даже заговорить с этой женщиной! Но русский евнух, точно привязанный, шел за носилками, примечая путь: уже почти уверившись, что женщина принадлежит к дому Ибрахима-паши.

Он был в начале пустой улицы, а женщина со свитой и стражей – в середине, как опять случилось неожиданное. Откуда-то из-за угла или из-за ограды одного из глинобитных домов, неведомо кем населенных, наперерез носилкам вдруг устремилась группа мужчин. Они были одеты и вооружены кое-как, но тут же вступили в драку со стражниками этой госпожи с отчаянностью висельников! Да их и было больше, чем турок: всего четверо охранников!

Микитка ахнул и присел, не смея приблизиться; турецкие служанки завизжали, бросаясь на землю ничком и кутаясь в свои покрывала. Носильщики, некоторое время стоявшие в растерянности, наконец опустили носилки, чуть не ударив: наверняка женщина внутри сильно ушиблась! Ах, да она же на подушках!

И тут вдруг вся ватага нападавших бросилась наутек; кто-то из них, кажется, был ранен, и товарищи подхватили его. Как многие мирные люди, непривычные к драке, они оказались храбры до первой крови. Силы уравнялись; а потом турки бросились по пятам за греками, размахивая саблями и выкрикивая угрозы. А за стражниками, расхрабрившись, побежали и носильщики – конечно, они были только рабы, а не воины; но в таком деле мужчины часто забывают, кто из них кто…

Уже не раздумывая, Микитка бегом приблизился к носилкам. Две турецкие служанки все еще лежали на земле, прикрывая головы руками; и Микитка быстро склонился к паланкину.

Его бросило в жар; Микитка подумал, что ведет себя как последний дурак. А ну как эта госпожа сейчас покричит свою стражу?.. Хотя стража далеко убежала…

Занавеска паланкина откинулась, и на Микитку пахнуло удушливыми благовониями; из теней на него взглянули черные блестящие глаза. А потом вдруг женщина открыла лицо, и Микитка с великим изумлением – но и подспудной готовностью к этому - увидел, что перед ним не турчанка.

Он перевидал слишком много лиц греко-римской лепки, чтобы ошибиться! Прямой нос с тяжеловатым переносьем; полные губы – правда, смуглый лоб был высокий, и черные брови над черными глазами словно кистью наведены… “Это сестра Мардония – Агата!” – ослепительно осенило Микитку.

– Я еще у храма поняла, что ты меня преследуешь, - вдруг заговорила госпожа по-гречески, низким хрипловатым голосом: она смотрела на Микитку пристально, но без страха. – И ты… ты тавроскиф, который спрятал у себя моего брата Мардония?

Микитка кивнул. Женщина улыбнулась накрашенным рыжей хной ртом.

– Я знала, что он жив! Благодарю тебя!

– Ты – Агата? – воскликнул Микитка, облизнув пересохшие губы.

У них не было времени, совсем нисколько.

– Нет, я София, - с мрачной усмешкой ответила дочь Валента. – Агата опять носит ребенка и не покидает стен дома; особенно после того, как… как пыталась повеситься.

Микитка в ужасе вспрянул и перекрестился; а в черных глазах Софии при виде этого жеста мелькнул огонек одобрения и надежды.

– Да, добрый варвар, именно так! Ты, должно быть, еще не знаешь, что Дарий тоже в городе – что он схвачен и сидит в тюрьме? Агата на самом деле не хотела убивать себя - она хотела отвлечь внимание градоначальника на себя, но только разгневала его; а мне… мне пришлось пообещать, что я перейду в ислам, только бы меня выпустили в город, хоть ненадолго…

Микитка быстро взглянул в конец улицы; там все еще никого не было. Его потрясли слова Софии, но умел соображать даже в потрясении; иначе не дожил бы до этого дня.