Дарий опять улыбнулся – улыбка некрасиво искривила тонкие губы.

– Да, думаю, что не смог бы, - громко сказал юноша.

Он ожидал, что турок рассердится; но ничуть не бывало. Тот мягко вышел и мягко притворил дверь; а потом загремел ключ в замке.

Дарий хотел плюнуть, но удержался, не желая расходовать воду своего тела.

Юноша повернулся на живот, ощущая, что раны вновь засаднили. Воды ему опять не оставили… и, помимо собственной воли, в узнике, как невзначай политый цветок, расправлялось и крепло желание жить. Он больше не впадал в забытье – лежал и медленно думал, припоминая, как попал в руки городской стражи со своими людьми, которых придал к нему дядя.

Ему даже не нужно было ничего делать, чтобы выдать себя туркам, - достаточно оказалось только явить им свое лицо, так похожее на лицо брата Мардония! Дарий помнил, как сам крикнул своим воинам не сопротивляться: они только погубили бы себя, пытаясь отбить юного господина. Их уложили на землю и вязали веревками вместе с ним; а потом разлучили… и тогда Дария стали допрашивать.

Он так и думал, что его заподозрят в связях с Феофано, - и захотят через него разузнать что-нибудь о лаконской царице: Дария действительно спрашивали под свист бича о том, кто его послал и зачем… но больше просто проверяли на прочность. Дарий оказался нестоек – он всегда про себя это знал!

Он скоро потерял сознание; а очнулся уже в таком безнадежном положении, запертым в подземной тюрьме, построенной еще византийцами.

Дарий не знал, проклинать или благословлять недостатки своего сложения, – может, только благодаря им он остался жив! Конечно, турки понимали и то, что Феофано не пошлет такого, как он, на серьезное дело; и Дарий надеялся, что враги поверят, будто он самовольно отправился в Стамбул спасать брата. Но как он мог узнать о том, что Мардоний сбежал?

Конечно, теперь Ибрахим-паша понимал, что у греков остались шпионы, которые не дремлют, - что греки все еще сильнее и искуснее, чем он думал!

От Дария отступились – видимо, ненадолго: подбирая к нему ключ. И наконец, как им показалось, подобрали.

Дарий усмехнулся. К чему такие тонкости обхождения? Достаточно просто разложить перед ним одну из его сестер и выпороть ее так же, как это было проделано с ним! И Дарий согласится на что угодно…

Но нет же: эти псы хотели завоевать его полюбовно, заполучив его душу!

Дарий Аммоний отлично понимал, конечно, что достаточно ему оступиться – и на смену ласковому целителю опять явится бритоголовый палач с чувствительностью, как у бревна, а то и кто похуже: насильник…

Но он ничего не мог сделать.

И, помимо воли, в голову Валентова сына начали закрадываться мысли – что помочь своим несчастным близким он может, только если сам согласится покориться врагу. Только так ему дадут хотя бы небольшую свободу.

“Будьте вы прокляты… на вечный смертный мрак”, - подумал Дарий; и наконец, позволив себе отпустить свои мысли, заснул.

Турецкий врач сдержал свое слово – он явился совсем скоро; и снова принес целебный настой, чистое полотно и воду для узника. Дарий упорно молчал, даже когда лекарь принялся разматывать повязки, приклеившиеся кровью к спине; турок озабоченно поцокал языком, а Дарий только с ненавистью улыбнулся. Он решил более не вступать с врагом ни в какие разговоры. Но это было и не нужно – врач говорил сам, сочувственно, но ненавязчиво, не вынуждая отвечать.

Он сказал, что его зовут Самир, что родился он в Эдирне – турецкой столице, которая давно поддерживала сношения с греками; а сюда был приглашен в свите Ибрахима-паши еще до падения Константинополя.

Дарий, изумленный названием Города в устах турка, как и его наружностью и произношением, не выдержал и спросил: нет ли в его роду греков.

Самир улыбнулся, радуясь первому отклику, - и ответил, что хотя он незнатный человек и никогда не исчислял своей родословной, ему доподлинно известно, что у него есть греческие предки и с отцовской, и с материнской стороны. Может быть, они переселились в Эдирне еще столетия назад…

Дарий опять замолчал. В этот раз ему оставили воду – и, уходя, турок прибавил, что скоро принесет поесть и постарается добиться того, чтобы его подопечного перевели в лучшее место: иначе здесь недолго ждать нагноения ран и лихорадки.

Дарий хотел было снова вспылить – но никак не показал своих чувств. Что пользы? Он сделает себе хуже – и совершенно напрасно: в этом подсыл Ибрахима-паши был прав…

Скоро лекарь принес миску похлебки. Дарий не ел уже более суток, но турок предупредил его, - да юноша и сам знал, - что опасно наедаться с голоду. Самир сказал, что поверг к стопам своего господина просьбу о помиловании узника, и, вероятно, градоначальник послушает его, если Дарий будет вести себя благоразумно.

Когда Самир ушел, Дарий спросил себя: как скоро от него потребуют перейти в ислам. А может, еще чего-нибудь похуже? Дарий знал, что красив на турецкий вкус, - и прекрасно понимал, что для турок иметь на ложе греческих юношей особенно сладостно. Он слыхал, что когда Город был взят, многие юноши и девицы были изнасилованы прямо на алтарях…

Порою ему хотелось размозжить голову о стену – но он вспоминал о сестрах и останавливался; а может, останавливал его постыдный страх, который здесь, наедине с собой, все увеличивался.