Евнух смутно сознавал, что вокруг него начались разговоры, топот; ему казалось сквозь сон, что он опять на корабле, и его опять везут куда-то навстречу неволе… или куда еще Господу угодно. Так ему казалось до тех пор, пока под ним не встряхнули тюфяк; Микитка с испуганным криком скатился с него на пол, не успев даже вскочить. Он больно расшибся о пол, хотя тот и был устлан персидским ковром, на котором одном можно было выспаться по-княжески…

Микитка стоял на четвереньках, ошалело озираясь. Потом он посмотрел перед собой и понял, что красное от гнева голое лицо, нависшее над ним, принадлежит постельничему Луке. Евнух сейчас вовсе не казался существом, лишенным страстей.

– Что случилось?.. – спросил Микитка, поднимаясь на ноги; он не успел встать – его вздернули за шиворот. Юный евнух вскрикнул и забился, но рука стражника держала его, как щенка, которого собирались топить.

– Я ничего не сделал! – воскликнул русский пленник.

Его отбросили в угол, так что он расшиб левое плечо и весь левый бок, и едва уберег голову. Микитка приподнялся и обернулся к своей постели, которую сейчас перетряхивал Лука – так, точно копался в собачьей подстилке… Какое-то страшное понимание забрезжило в уме Микитки.

У него потемнело в глазах, когда старший евнух извлек на свет письма матери.

– Отдай!..

Микитка рванулся к постельничему, забыв о том, где он и кто он; стражник ударил его рукоятью меча по спине и по затылку, так что пленник на несколько мгновений лишился чувств. Когда Микитка снова открыл глаза, над ним вместо голого лица Луки склонялось бородатое, темное от прилившей крови лицо эскувита, и едва ли это оказалось лучше: у стражника был такой вид, точно он готов был запинать мальчика своими подкованными сапожищами до смерти. В чем они все его подозревают?..

Микитка понял, когда из дальней двери, из опочивальни императора, выбежал человек в белой одежде и упал на колени перед постельничим. Лука теперь склонился над этим слугой и сурово допрашивал. Слуга качал головой и что-то быстро говорил.

“Жив, слава богу… Уснул, но жар не спадает… Два раза”, - разобрал русский пленник.

Старший евнух махнул рукой, и врач быстро встал и резво убрался обратно, в императорскую спальню.

Лука бросил испепеляющий взгляд на Микитку и, подхватив свое платье, длинное, как у женщины, направился следом за врачом.

Русский пленник поднялся на ноги и теперь стоял ни жив ни мертв – он перекрестился, но это не помогло. Он мог считать себя уже мертвым. Микитка не знал, какую тень на него могли бросить письма его матери, - но знал, что уж если гречины сговорились его обвинить, они с радостью свалят свои грехи на его голову. Сам он так сделать не может, он не только беспомощен, а еще и совестлив, - и этим воспользовались те, кому было надо…

Появился Лука. Лицо у него теперь было бледное и застывшее: от страха? Отвращения?

“Что с императором?” - подумал юный евнух.

Тут его опять схватили за шкирку и потащили прочь. Тащил один стражник, а второй помогал.

– Скажите василевсу! Я не виноват! – отчаянно закричал Микитка. Он вырывался, а его только сильнее, больнее сдерживали; второй стражник пнул его сзади и обругал так витиевато, что Микитка не понял ничего, кроме лютой ненависти. Лука не отдал эскувитам никакого приказа – но ромеям, наверное, достаточно было только переглянуться, чтобы вполне понять друг друга.

Микитку протащили куда-то по длинному коридору, потом за угол и дальше вниз по лестнице. Ход под землю освещали факелы, горевшие по стенам. Микитку охватил холод, а избитое тело казалось сплошным синяком.

Загрохотал тяжелый замок. Микитку швырнули на гнилую солому, во мрак; решетчатая дверь темницы захлопнулась, и он услышал, как поворачивается ключ…

Его охватили страх и ярость, каких он не знавал с того дня, самого страшного в своей жизни. Евнух бросился на решетку грудью и затряс ее; он выкрикивал в лицо стражникам такие проклятия, какими его не угощали даже здесь, в рабстве. Он кричал до хрипоты и отбивал о решетку руки и ноги, пока не понял, что остался совершенно один.

Теперь – совершенно один. Без товарищей по несчастью, без дворцовых служителей и даже без стражи…

Микитка упал на солому и зарыдал. Иногда он замолкал и опять принимался клясть свою судьбу и своих мучителей на чем свет стоит – но это было все равно что браниться из засыпанной могилы, когда земля уже забивает рот.

Не сотворить неправды!..

Да он задушил бы постельничего голыми руками, попадись тот ему сейчас! А уж что он сделал бы с гадюкой Феофано…

Совсем обессилев от излияний гнева и боли, Микитка сел на своей тощей подстилке и подгреб к себе солому обеими руками. Жар, овладевший им, уже угасал, и его опять охватывал озноб.