Фома с любовью посмотрел ей в глаза. Феодора улыбнулась в ответ.

– Я теперь не стыжусь.

“В самом деле – у каждого своя судьба; и Евдокии Хрисанфовне посчастливилось по-своему”.

Фома подал ей большое румяное яблоко.

– Съешь, если хочешь, - а потом отдохни.

Он склонился к ней, поцеловал и перекрестил; потом нежно потерся гладкой щекой о ее щеку.

– Сладких снов, моя дорогая.

Феодора улыбнулась и, когда дверь за патрикием закрылась, поднесла ко рту яблоко. Плод был очень сладким, доспевал всю зиму: но она почему-то подумала – как хорошо, что яблоко трудно отравить.

* Поэтому шелковые платья любили средневековые европейские аристократы, избегавшие мытья из соображений религиозных и медицинских: помимо церковных запретов, в католической Европе считалось, что вода вредна для кожи и зрения.

========== Глава 36 ==========

Патрикий пытался отмалчиваться о своих делах и государственных, потому что одни были неизбежно и другими, - но подруга пригрозила, что, если он станет молчать, она будет страдать и повредит ребенку.

– А ты жестокая, оказывается, - невесело сказал господин.

– Не я, - тихо возразила Феодора с грустной улыбкой. Она сидела на кушетке, а он лежал, устроив голову у нее на коленях, позволяя ласкать свои волосы.

– Не я жестокая, - повторила славянка, погладив его по голове. – Жизнь, люди… Разве ты не знаешь?

– Я думал, что буду отдыхать в твоих объятиях после своих забот, - прошептал патрикий.

– Наложницы позволяют своим господам отдыхать, - печально рассмеялась Феодора. – Они молча ублажают их - и копят, копят свои страдания. А потом отдают эти страдания детям, преумножив их, - потому что женские печали не находят другого выхода…

Нотарас приподнялся и взглянул на нее в изумлении.

– Бесследно не проходит ничего, - строго сказала Феодора.

Патрикий вздохнул и сел, обняв ее за талию, так что они оказались равны и смогли смотреть друг другу в глаза.

– Ты права, как всегда, - ответил он. – Я должен все рассказать, потому что мы едины…

Он снова глубоко вздохнул, точно хотел нырнуть. Феодора чуть было не пожалела о своей настойчивости. Но тут любовник заговорил:

– Раскрыт большой заговор во дворце – против старого императора и нашего государя… Император приказал казнить нескольких зачинщиков. В числе их старший евнух Лука, постельничий Иоанна, - он был в сговоре с людьми Флатанелоса… Его, как и других, завтра обезглавят, а головы насадят на колья перед дворцом.

Феодора пожала плечами.

– И всего-то? – спросила она.

Равнодушие в ее голосе заставило Фому нахмуриться.

– Я думал, ты и вправду будешь страдать! – сказал он.

Феодора улыбнулась.

– Я буду страдать, когда турки разобьют из пушек стены Константинополя. Ты рассказывал, что они переманивают к себе лучших инженеров Европы, - произнесла она. – Я буду страдать, когда пойдут ко дну наши корабли! Я буду страдать, когда убьют тебя! А это… обычное дело.

Фома кивнул.

– Ты и вправду изменилась… к худшему. Но это хорошо, - сказал он, поцеловав ее с нежностью, как истинно родственную душу. Потом сжал пальцы Феодоры, лежавшие в его руке.

– Однако я еще не все сказал.

Феодора с недоумением и тревогой посмотрела покровителю в глаза.

– Флатанелос… сообщник моей сестры, о чем мало кто знает… - прошептал Нотарас, приблизив губы к ее уху, - ушел от правосудия. Он сейчас называет себя императором и долгое время держал власть в своих руках. Он очень опасен, потому что не подчиняется ни нашему закону, греческому, ни османскому… Это человек без всякой веры и без всякого царя.

– И в голове тоже, - засмеялась московитка. – Разбойник, другими словами! Что же, разве в ваших водах мало разбойников? Чем он опаснее других?

– Тем, что долгое время был нашим высшим военачальником, если ты забыла, - мрачно заметил патрикий. – Флатанелос вдоль и поперек исходил наши воды и хорошо знает Константинополь и его слабые места. Ему по-прежнему подчиняются как греки, так и наемные войска, а также турки, которые разлакомились надеждами прежде времени… Не один только принц рвется овладеть Константинополем вперед молодого султана!

Патрикий вдруг закрыл лицо руками.

– И все это заварила моя сестра, - пробормотал он. – Пандора! Медея!..

– Скорее Медея, - рассмеялась московитка.

Потом посерьезнела.

– А где теперь Метаксия? Ты что-нибудь прослышал о ней?

– Только то, что она покинула Город, - едва слышно ответил Фома.

Когда он отнял руки от лица, его щеки были мокры от слез.

– У меня все переворачивается внутри от мысли, как с нею обращался Флатанелос… Она ведь от него сбежала, не иначе, - прошептал патрикий. – Несчастная женщина!