– Да уж, было бы неплохо. Но ведь вы не будете возглавлять эту атаку?

– Нет. Я отправлюсь на Королевскую Гавань. – Эйегон побарабанил пальцами по столу. – Зато это отрежет Ланнистерам путь к отступлению и, скорее всего, привлечет на мою сторону западные дома. Хотя я не могу понять, что им препятствует примкнуть ко мне прямо сейчас.

– Некоторые люди смелее, чем остальные.

– А некоторые – Фреи. – Эйегон пожал плечами. А потом, к величайшему ужасу Коннингтона, принц взял кубок с вином, в которое он окунал пораженные серой хворью пальцы, рассеянно отхлебнул, и тут же выплюнул, сморщившись от отвращения.

– Фу! Вам не следует пить эти помои!

– Я… - Лорд Джон запаниковал. – Это… знаю, вино неважное. Зато помогает уснуть. Хотя, возможно, мне и не стоило его пить… вы пришли так неожиданно… вы сказали, утром нужно поговорить с сиром Лорасом и Бастардом из…

Эйегон с любопытством посмотрел на него, но не стал делать замечаний насчет его бессвязной болтовни. Однако он понял намек и встал.

– Оставлю вас до утра, милорд.

– Да, ваше величество. – Сердце Коннингтона, казалось, готово было выпрыгнуть из груди. О боги, нет, он не подхватил серую хворь, он не мог, он ведь сразу все выплюнул, хвала богам, он выплюнул. Как только Эйегон вышел из комнаты, лорд Джон упал обратно на стул, задыхаясь от волнения. Боги, какой же я дурак. Проклятый, проклятый дурак.

План меняется. Прежде чем Коннингтон смог сам себя отговорить, прежде чем смог придумать оправдание тому, что едва все не погубил, он достал кинжал.

Еще несколько часов назад он надеялся сохранить руку, чтобы участвовать в штурме Королевской Гавани, но сейчас решил, что отправится с флотом Аурана Уотерса к Бобровому Утесу; ему не придется сражаться на палубе галеры. А если и придется… не имеет значения. Давно следовало это сделать. Он наденет перчатку, сочинит какую-нибудь историю про несчастный случай. Все, что угодно.

На мгновение лорд Джон заколебался. Можно попросить Халдона Полумейстера; одно из звеньев, выкованных им в Цитадели, было из серебра. Но Коннингтон тут же передумал: никто не должен знать. Главное, избавиться от них.

Лорд Джон положил каменную руку на стол, сделал глубокий судорожный вдох, поставил кинжал на пораженные болезнью пальцы и с силой резанул по ним.

В тот же миг его ослепила чудовищная, ошеломляющая боль. Чтобы полностью избавиться от заразы, ему пришлось резать там, где пальцев еще не коснулась серая хворь. Хлынула алая кровь, под мясом показалась белая кость. Коннингтон несколько раз резко вдохнул, стиснул зубы и снова ударил кинжалом.

В самом конце ему пришлось закрыть глаза. Если бы только можно было не слышать этот мерзкий звук, когда нож перепиливал кости. Лорд Джон дернулся так сильно, что рука, сжимающая кинжал, едва не соскользнула. Коннингтон рыдал, словно дитя; он видел, как закаленные в битвах мужчины падали на колени от боли в раздробленном пальце. Краем сознания он понимал, что вот-вот упадет в обморок, но в конце концов услышал тошнотворное хлюпанье и треск, когда пальцы наконец отделились от руки, которая вся пульсировала от боли.

Коннингтон опустил голову между колен, и его вырвало. Когда мучительные судороги стихли настолько, что ему удалось выпрямиться, он обмотал изувеченную руку льняной тканью и неловким движением швырнул отрубленные пальцы в огонь. Потом промыл обрубки, пока вода в кубке не стала красной, и приготовился к следующему этапу. Он опустился на колени перед камином, накалил кинжал, всхлипывая, набрал воздуха в грудь и приложил раскаленное железо к открытой ране.

На этот раз Коннингтон потерял сознание; он не чувствовал и не осознавал ничего, кроме мучительной боли. Во тьме он услышал смех Безумного короля и вспомнил, что в те времена в Красном Замке пахло точно так же – горелой плотью. Рейегар, прости меня, прости меня… Колокола бешено звонили. Я должен был быть с тобой на Трезубце, я должен был умереть там, я должен был сжечь город…

Теперь он всю оставшуюся жизнь будет чувствовать этот запах.

Лорд Джон со стоном открыл глаза. По щекам текли слезы, во рту чувствовался вкус рвоты, а обрубки обуглились и почернели. Ему придется тщательно ухаживать за раной, чтобы не возникло воспаления (седьмое пекло, что за злая шутка). Как бы он ни скрывал изувеченную руку под перчаткой, кто-нибудь обязательно заметит, но, по крайней мере, продвижение серой хвори замедлится. Может быть, ему удастся выиграть еще несколько лет. И не нужно будет бояться того, что он едва не натворил.

Он как следует перевязал руку и с трудом добрался до постели, но заснуть ему так и не удалось. Руку дергало, и лорд Джон пребывал в лихорадочном полузабытьи, все время чувствуя боль. Время прошло незаметно. Свет за окном стал темно-синим, а потом серым. Наступило утро.

Коннингтон сел, чувствуя себя разбитым и больным. Едва он сделал шаг, как у него закружилась голова и подкосились ноги. Но он был нужен своему принцу. Уже пора.

Он оделся, надеясь, что никто не поинтересуется несвойственной ему смертельной бледностью, и спустился вниз к завтраку. Есть ему хотелось еще меньше, чем всегда, но это не важно. Осталось недолго. Совсем недолго.