В другой раз, на берегу ручья, маленький удэге нашел в песке крохотную воронку и рассказал друзьям о жизни ее хозяина — муравьиного льва, потом показал норку бурундука, дупло, в котором жила летяга.

В эти же ясные дни золотой осени в звене пионеров, а если говорить точнее, в жизни одного из мальчишек произошло, хоть и невеселое, но очень знаменательное событие.

Однажды, перемазавшись в ягодах, Петька решил сменить рубашку и майку. Вещички по-прежнему находились в доме у Матрены Ивановны, поэтому пришлось бежать на пасеку.

Когда Луковкин переступил порог кухни, старушка месила у стола тесто. Рядом с нею, на краю полка, уткнув лицо в ладони, сидела Степанида.

Петька достал из-под лавки котомку, вышел на веранду и принялся перебирать ее содержимое. Разговор на кухне поначалу его не интересовал. Но потом ухо уловило что-то странное. Особенно необычным показался тон Матрены Ивановны. Всегда ласковая, добродушно-ворчащая пасечница на этот раз говорила резко, строго и даже грубовато:

— А ты что? Андрюшка, горемычный, неделями штаны в руках носит, а Колька без оглядки из дому бежит. Или, думаешь, сыны вырастут — уважать тебя станут? Как же! Они и теперь-то тебя за мать не принимают. Видала, чай: ты к ним и гости, а они от тебя, как от чумовой, — один с дружками на речку подался, другой — с собакой забавляется. Да оно и понятно. Собака-то на ласку добром отзывается, а от такой матери, как ты, только подзатыльника и жди.

Петька сообразил, что Матрена Ивановна отчитывает Степаниду, и притих.

Доведенная упреками до слез, Степанида покачнулась и горестно всхлипнула:

— И чего вы из меня душу мотаете? И так тошно, а вы… Брошу вот все — и в город…

Глянув украдкой в окно (в комнате было протоплена печь, и пасечница распахнула рамы), Петьки заметил, что Матрена Ивановна распрямилась и еще грознее, чем раньше, взглянула на дочь.

— Вот-вот. Только городом-то, милушка, меня не стращай. Эту песню мы с отцом лет десять от тебя слышим. И Трофиму она не в диковинку. Да только что станешь делать-то в твоем городу с пятьми классами?

Матрена Ивановна грохнула в сердцах ухватом и, отвернувшись, принялась сажать хлебы в печь — разостлала на деревянной лопате капустный лист, положила на него большой кусок теста и, посыпав мукой, сунула в устье. За первой ковригой отправилась вторая, третья.

Потом старушка стряхнула с рук муку, приперла поленом заслонку и принялась за новое дело. На середине кухни появилась большая плетеная корзина. На дно ее стали двухлитровая банка со сметаной и бутылка с медом. Между ними лег кусок сала, яйца, а сверху поместилось еще полрешета сдобных коржей и с десяток крупных тугих помидоров. Прикрыв все это полотенцем, Матрена Ивановна разогнулась и придвинула корзину к дочери:

— Довольно нюни-то разводить. Скоро, чай, и подвода из Березовки. Промой глаза, перекуси, да и с богом. Я вот тут наготовила… Отвезешь Трофиму.

Степанида отвела от лица платок, растерянно посмотрела на мать, на корзину, всхлипывая, затрясла сбившейся косой:

— Там же… там его новая… Чай, тоже ходит в больницу.

Матрена Ивановна нахмурилась, вздохнула, но сказала уже не строго:

— Ничего. Бог даст, все образуется, помиритесь…

Догадавшись, что разговор подходит к концу, Петька потихоньку сунул котомку в кладовку и помчался к Коле.

Выслушав новость, Коля в волнении сел на землю. С минуту мальчишка сидел, не глядя по сторонам, потом провел рукой по лицу и поднял полные слез глаза на товарища:

— Как думаешь, поедет мать в больницу?

— Конечно. Матрена ж Ивановна что сказала?!

— А вдруг не поедет? Она ж, знаешь, какай? Что тогда?

Коля оставил работу, забрался на сеновал и не высовывал носа на люди целых три дня. Ребята, узнав о случившемся, волновались тоже. Девчонки поминутно сбегались на совет к Гале, посылали Людку наводить какие-то справки, а мальчишки бросали ведра, усаживались в бурьяне и горячо спорили о том, чем кончится Колина история.

Вечером на пасеку из Кедровки пришла груженная ульями машина. Шофер сбросил груз, поговорил с Матреной Ивановной, а потом подкатил к столовой и распорядился:

— Младшая Череватенко, живо в кабину!

Галя растерялась.

— В какую кабину? Зачем?

— Затем, что приказано доставить тебя домой. Ясно?

— Не хочу домой! Не поеду! — затрясла руками девчонка. — Что я буду там делать? Опять считать цыплят?

На шум прибежала Тамарка. Обычно она с сестрой не церемонилась, особой заботы о ней не проявляла. Но тут вступилась за Галю и она.

— И в самом деле, дядя Вася, зачем вы ее увозите? Ей же тут хорошо. Даже вон поправилась, порозовела.

— Да что ты меня уговариваешь? — обиделся шофер. — Разве я сам это выдумал? Мать же сказала, что нужно в больницу.

— В какую там больницу! — опять загугнила Галя. — Сто раз ездила. А польза какая?

Но слушать ее, конечно, не стали. Хлопнула дверца кабины, машина стрельнула синим дымом, и отряд остался без затейника.