– И здесь, Китнисс. Отлично! Тебе отводятся самые «кассовые» секции, – он заливается громким смехом, – Стрельба и плаванье.

– Плаванье?

– Мы постарались предусмотреть абсолютно все, – говорит Койн, – Любимые погодные условия и препятствия, но поскольку, лучших менторов вроде победителей нам не найти, мы обратились к вам за помощью. Надеюсь, это не стало большой проблемой?

Проблемой? До чего же это все потешно.

– К несчастью, Хеймитч Эбернети не поддержал нашу идею, и отказался от нее, сославшись на плохое здоровье. На самом деле с этим пьянчужкой никто и связываться не хотел. У каждого из вас будут помощники, и я думаю, вместе с ними вы обязательно справитесь с этим, – влез Плутарх.

– Мистер Хевенсби, вы не могли оставить нас с Китнисс наедине?

Министр округлил глаза в непонимании. Считает, что у Альмы Койн нет от него секретов? Неужели он настолько глуп и доверчив? Он покидает кабинет в гордом молчании. Так даже лучше.

– Что скажете, Китнисс? О трибутах?

– Все они напуганы и худы, – грубо отвечаю я.

– Считаете, среди них есть победитель? – пропуская мою колкость мимо ушей, продолжает Президент.

– А Вас только это заботит?

– Мне кажется, вы передумали, – отрываясь от бумаг, говорит Койн. – Относительно проводимых Игр? Я не сомневалась в этом, Китнисс, но предотвращая ненужные речи, хочу сказать, что нет тех аргументов, которые бы заставили выступить меня против моего народа.

– Ваш народ желает безотцовщины и смерти, и Вы покорно соглашаетесь с этим.

– Китнисс, разве смерть Прим не научила вас видеть истинное лицо капитолийцев? Они семьдесят пять лет подряд, отнимали десятки тысяч жизней наших родных и близких.

– Смерть Прим ничуть не касается этих Игр. Я была подавлена, и оценивать ситуацию по факту была просто не в состоянии. Что помешает мне обвинить Вас в том, что Вы просто пользовались ситуацией? Моим угнетенным состоянием? – бросаю я ей в лицо, – я говорила раньше, и буду повторять всегда: месть – не выход.

– А что выход для разгневанного и лишенного народа? Ваши речи, пусть и богаты патриотическим духом, никак не отразятся на количестве радикалов. Вы только портите свою репутацию как Сойки-пересмешницы.

Она знает о радикалах. Значит, знает и то, что одним из их предводителей является никто иной, как Гейл. Она доберется и до него, как добралась до…

– Что стало с моей командой подготовки?

– Простите?

– Что стало с моей командой подготовки? – членораздельно произношу я, – Венией, Флавием и Октавией.

– Они, как и все остальные лица, приближенные к Президенту Сноу, были осуждены высшими инстанциями.

– Высшие инстанции – это Вы? – злость хлещет из меня через край.

Напускная вежливость спадает с лица. Я знаю, как мои стальные глаза выжигают на сердце Койн одно единственное слово: «безверие».

– Мне кажется, вы не улавливаете сути нашего с вами разговора, Китнисс.

– Возможно, я теряю свой авторитет среди ваших приверженцев. Возможно, Сойка-пересмешница умерла для многих после вчерашнего интервью, но я не только символ восстания. Я – обычный человек, как и все те, кто терял своих близких на протяжении этих лет. Я – Китнисс Эвердин, а не Сойка-пересмешница, которой вы меня нарекли. Я разожгла восстания, я дала людям желанное ими слово «свобода», я свергла тирана всего за несколько месяцев. И Вы хотите сказать, что решить проблему деспота, с маниакальным желанием мести, не в моих силах?

Койн молчит. Ее взгляд прожигает до костей, но это не по мне – я сделана из огня. Ей просто нечего сказать – мои речи «наполненные патриотизмом» заставили ее эго замолчать. В ответ на ее оскал, я отвечаю грустной полуулыбкой.

– Тогда мне просто жаль Вас, – бросаю я.

***

Лифт с характерным писком разъезжается в стороны. Я вхожу в гостиную Тренировочного Центра и только сейчас понимаю насколько выжата. Кажется, разговор с Президентом забрал мои последние надежды. Вслед за ней исчезает и уверенность в себе: мне кажется, это, заранее проигранная битва, принесет мне слишком много потерь.

Зачем я объявила Койн войну? Неужели это приведет к чему-то, что могло бы спасти, а не усугубить, жизнь беженцев на Играх? Теперь, она будет действовать вопреки обстоятельствам – никакие восстания или мятежи не помогут остановить её. Все зашло слишком далеко и все, что я могу предложить этим детям: веру и знания об опасностях арены.

Я вспоминаю янтарно-карие глаза, улыбающейся из толпы беженцев девочки. До конца Церемонии она держалась с отстраненно-пугливой полуулыбкой, которой она одарила каждого, кто обращал к ней умоляющие взгляды. Они находили в ней поддержку: точку опоры, которая среди всего этого ужаса светилась надеждой.

Темные хвостики девочки парили среди толпы, и я часто ловила себя на том, что выискиваю ее среди остальных. Она и меня наполняла спокойствием и надеждой. Наблюдая за балконом Распорядителей, ее взгляд дольше всех задерживался на мне и Пите. Ее глаза, глядя на него, наполняются светящимися огоньками – он для нее источник веры, которую она впитывает как губка и разделяет после между своими соратниками.

В комнате Тренировочного Центра меня встречает пепельноволосая девушка. Она, молча, указывает на кровать, новую мебель и телевизор, видимо обращая мое внимание на то, что безгласный персонал позаботился об их замене.