A moongate in my wall: собрание стихотворений
вернуться

Визи Мария Генриховна
Шрифт:
Я — отшельник в дикой пещере в отдаленном горном краю. На закате синей Венере о своих мечтах говорю. Иногда мне полночью снится старый дом в какой-то стране, и людские яркие лица, как-то странно близкие мне. Я проснусь, и утро угрюмо, и пещера не так мила, и не может проститься дума с той страной, где ночью была.

1925

77. Pity Me Not…Edna St.Vincent Millay(«Ты не жалей меня, что свет дневной…») [76]

Ты не жалей меня, что свет дневной под вечер уж не медлит надо мной; ты не жалей ушедшей красоты, покинувшей поляны и кусты; и не жалей ущербную луну, и что отлив уносит прочь волну, и что тебя оставил прежний пыл, и что меня ты скоро разлюбил. Всегда я знала, что любовь — цветок, с которым ветер может быть жесток, изменчива, как берегу — волна, несущая обломки от судна. — Жалей, что сердцу трудно так учиться тому, чему уж ум не удивится.

76

Translation of «Pity me not because the light of the day» from Edna St. Vincent Millay The Harp-Weaver and Other Poems (1923).

1928

78. «Тихое вечернее смиренье…»

Тихое вечернее смиренье, сердце думу думает, стуча, слушает журчащее теченье вечности подземного ключа. Где садилось солнце, потухая, эвкалиптов тени, чуть дыша, протянули руки, точно чая брошенного звездами гроша. Но холодным гордые кристаллом, высоко над царственным челом, звезды не заботятся о малом, о далеко-низменном, земном. Скрыв в тени усталость смертной кары, вечер грезит об ушедшем дне. Тихо жизнь кует свои удары в сердца передночном полусне.

1926

79. «When amethyst lamps were lighted…»

When amethyst lamps were lighted and sunrays had traveled far, I parted my velvet curtain and listened for your guitar. But I fell asleep on the marble, the wind blew my scarf away, and my tiger-footed servants announced the break of day. I woke, and went to the temple; I will worship gods, not men. You did not come when I waited — now you need not come again!

1925

80. «Серебряные, тихие заливы…»

Серебряные, тихие заливы, гранитов прибережных череда, и трогает забытые мотивы знакомая восточная звезда. Какие-то глубокие лагуны, где ползают гондолы по ночам, какие-то неведомые струны, послушные полуночным лучам. И эти струи — только отраженья разлившихся, расплесканных прудов, и отзвуки — пустые повторенья пропетых песен, сломанных смычков. И корабли везут свои поклажи — награбленное золото луны — на берега — дразнящие миражи, рисующие сказочные сны.

1925

81. «Гора, покрытая ковром зари и юга…»

Гора, покрытая ковром зари и юга, и северная дикая скала… И нам с тобою не видать друг друга, хоть я тебя настойчиво звала. Теперь и ждать и спрашивать не стоит. Стрела рассталась с луком, ты — со мной. Теперь пусть каждый сам себе пророет свою тропу на пустоши земной. Но даже там, где черная берлога, где не достать до глаз моих лучу, я не забуду, что была тревога, и не любить тебя не захочу.

1926

82. «Из камня белого Каррары…»

Блоку

Из камня белого Каррары твой профиль вы сечет рука, сереброструнные гитары передадут тебя в века. Ты будешь юный и певучий, певцы живые не затмят ушедший твой печально-жгучий и гордый и глубокий взгляд. Твой будет свет — лучом от Бога, тебя мы чудом назовем и самой трудною дорогой к своим святилищам пойдем.

1926

83. «When the heat has fallen and the skies are calm…» [77]

М.А.Z.

When the heat has fallen and the skies are calm and the desert sands are turning black from red, I can see your image in the drooping palm, w here the smoke goes upward in a silver thread. Then I leap and call you in a pleading tone, and forget — Great Allah — that you cannot come, for your fairy dust on many winds is blown, and your lute is broken, and your hands are numb.

77

For M.A.Z. see note on poem 46.