A moongate in my wall: собрание стихотворений
вернуться

Визи Мария Генриховна
Шрифт:

1926

51. «Были песни твои веселы…»

Были песни твои веселы на свиданье заката и мглы, и глаза твои серые знали, для кого самоцветом сияли, и другие глаза зажигались, когда вы на закате встречались. Отчего ж твоим серым глазам не закрыться теперь по ночам? Для чего до зари до румяной ты томишься невидимой раной и глаза твои, полные горя, не глядят на вечерние зори?

1926

52. «От горы блестящая дорога…»

От горы блестящая дорога, на закате — моря полоса. И чего ж еще просить у Бога, для чего другие чудеса? Белые верхушки волн так стройно на песке вырезывают след. Я стою. Я знаю так спокойно, мне не двадцать два, а меньше лет.

1926

53. «На мне юбчонка в три вершка…»

На мне юбчонка в три вершка, и туфли — просто срам, но я взираю свысока на встречных чинных дам. И загорела, как матрос, и никаких прикрас, — а все хожу, задравши нос: «Небось, не хуже вас!»

1926

54. «Мы с тобой пришли не отсюда…» [68]

68

Dated 26 June in the manuscript. Володя Визи: Vladimir Custis Vezey, older brother of Mary Vezey. Poems 68, 133, 180, 220, 328, 357, 391, 393, 394, 395, 401, and 538 are also dedicated to him.

Володе Визи

Мы с тобой пришли не отсюда, а с какой-то другой звезды, оттого мы носим, как чудо, предыдущей жизни следы. Ведь за морем, в спрятанных далях, на давно забытом пути, мы любимый сон потеряли, что хотим так сильно найти; и, одни на целой вселенной, оттого не можем устать, что живем надеждой блаженной ту звезду увидеть опять.

1928

55. «Есть короли заморские — седые…»

Есть короли заморские — седые, кудрявые, в коронах золотых. К их славным странам волны голубые несут поклажи всех утех земных, и мраморные ломятся ступени, и полнятся хоромы их дворцов от царственных причудливых велений, исполненных усердием гонцов. У них живут, как звезды, королевы в миндалевых и розовых садах, и дивные слагаются напевы народами о мудрых их делах. Но иногда, одни и ночью темной, выходят те владыки к берегам, где океан, бессветный и огромный, бросается со стоном к их ногам, и в этой буре чувствуют родное, и всю ее тоску хотят понять, и все блаженство яркое дневное на этот стон готовы променять.

1928

56. I Shall Go Back. Edna St. Vincent Millay.(«Я отойду к угрюмым берегам…») [69]

Я отойду к угрюмым берегам и возведу лачугу на песке, так, чтобы там, совсем невдалеке, трава морская падала к ногам. Я не вернусь, и никогда не дам руке своей лежать в твоей руке. — уйду к тому, что так понятно мне, — уйду к счастливым больше прежних дням. Любовь, едва зажегшая глаза, слова, едва слетевшие на рот, все это живо лишь на полчаса, все это недосказанным умрет; но я найду скалу и небеса все теми же, как в молодости год.

69

Translation of «I shall go back again to the bleak shore” from Edna St. Vincent Millay Second April (1921).

1926

57. «Выдь на дорогу…»

Выдь на дорогу, стань лицом к ветру, кликни клич, свистни: — Гой, счастье! Гой, веселье! И жди, и слушай, как с перелеска, от гор высоких, речных разливов, взлетит, большое, крылом ударит, шумя по ветру, все ближе, ближе.

1927

58. «Есть тихий пруд в глубоких дебрях бора…»

Есть тихий пруд в глубоких дебрях бора, забытый, черный, одинокий пруд, где не слыхать людского разговора, куда и звери ночью не идут. Стекла ли это капля дождевая по синим елям в яму у корней? Иль это леший плакал, укрывая следы нечистой горести своей? Живут ли там оставленные Богом земные души, прячась от земли? Иль, заблудившись по ночным дорогам, туда русалки бледные пришли? Но в тех местах замолкнет клекот птичий, и той глуши сторонится лесничий, и в сумрак иногда там слышно эхо лесного, дикого, неласкового смеха.