– - Люблю я ведь его, Женя. Очень сильно люблю.

Её признания были для Малахова невероятно далёкими, почти нереальными. Даже для него.

– - Сколько ж вы не виделись?
– спросил Женька.

– - Почти шесть лет. Мне только теперь свиданку дали.

Оксана вздохнула.

– - Я ему письма пишу - как и положено, раз в месяц. А он не отвечает. Может у Саши командировка штрафная, а может, не хочет писать....

Женька задумался, пытаясь отыскать нужные утешающие слова.... и не нашёл их. Оставалось только молчать и смотреть на осунувшееся лицо Оксаны, которая, не спеша, вылила в стакан остатки водки.

– - Что бы замуж выйти, - мрачно пошутила она.

– - Замуж? Ладно тебе, - так же мрачно улыбнулся Малахов.

– - Ладно, - согласилась Оксана.
– Уже раз сходила.

Она поставила стакан на столик.

– - Увидишь Сашку, - примирительно сказал Женька.
– И всё наладится.

Оксана троекратно постучала по дереву столика, едва не опрокинув стакан. Её сердце сбилось с ритма от одной простой мысли, что в её жизни может что-то наладится.

– - Тьфу-тьфу-тьфу, - плюнул Женька через плечо.
– И всё?

Оксана пожала плечами. Рецепт счастья не был ей известен.

– - Всё, - сказала она. А что ей ещё оставалось сказать.

– - Я тебе дам адрес, - глухо, будто прощаясь, сказал Женька.
– Напиши мне. Обязательно напиши. Может, я помогу если что....

Оксана зевнула. От выпитой водки и тёплого СВэшного купе её разморило. Веки начали слипаться сами по себе, - она даже как-то и не услышала это скользкое "может" в глухом Женькином голосе.

– - Не надо, Женя, - пробормотала она.
– Лишнее это. Ты только навредишь себе. Если б знать, что Сашка живой да здоровый.... Мне больше ничего не надо. А знаешь я и взаправду верю, что все, в конце концов, будет у нас с Сашкой будет хорошо. Ведь должно быть в жизни ну хоть какое-нибудь счастье? Ведь не век же мне за собой горе на закорках таскать?

– - Да что ты, - как можно ласковее сказал Малахов.
– Будет у тебя счастье. Время сейчас такое.... Если б не война было б у нас одно счастье. Переживём, Оксана. Дождёмся.

– - Хотелось бы ....
– вздохнула Оксана.
– Я вот часто думаю, что не война это виновата. Совсем не война. Горе, оно в каждом человеке есть. И у каждого - своё, хоть на донышке, а есть. А если есть горе, должно быть счастье? Ведь так?

– Так.

– - А у меня всего этого до полных краёв, - Оксана прикоснулась кончиками пальцев к стеклу гранёного стакана, в котором плескалась водка.
– И счастье тогда, обязательно должно быть таким же?

Женька не ответил.

– - Всё одно к одному.... Вот приеду к нему, а он откажется, как мне дальше жить?

На глазах Оксаны блеснули. Ей стало невыносимо одиноко. Женька обнял её - пьяную и грустную.

– - Да не переживай ты так, - сказал он.
– Всё будет хорошо.

Оксана согласно кивнула.

– - Ешь шоколад, - предложил ей Женька.
– Сладкое от всего помогает.

Беззвучно хлюпая слезами, Оксана захрустела обёрткой пятидесятирублёвого "Театра". Часы на её тонком запястье показывали без двух минут шесть. Оксана сглотнула горечь нечаянных слёз и уткнулась лицом в мягкий ворс Женькиной шинели.

– - Оксана, милая, ну что ты, - быстро зашептал Женька.

Скорый неумолимо нёс их к конечному пункту назначения.

Пазевальк, дивизионная гауптвахта. Август 1945 года.

Вот уже пять недель кряду Сашка Журавлёв маялся в скуке на дивизионной "губе" в ожидании своего приговора. С трибуналом в политоделе дивизии опять что-то не заладилось. Сперва прокурор ждал полного выздоровления Сашки, потом у трибунала нашлись более важные для рассмотрения дела, и про Сашку забыли. Вот и приходилось маяться от скуки в пыльной камере, где кроме нар и выносной деревянной бадьи-"параши" был тяжёлый стол из тёмного полированного дерева и книжка без обложки, пестревшая старославянскими ятями и ижицами. Пространное описание жития российских святых одновременно было и туалетной бумагой и средством культурного досуга заключённых на гауптвахте.

Компанию Сашке составлял разбитной пехотный лейтенант Островский, бывший вор из "ссученных", заработавший свои звёздочки в отдельных штрафных батальонах под Ржевом, и потерявший погоны в беспробудных пьянках и дебошах в победном мае одна тысяча девятьсот сорок пятого. Островский отличался весёлым построением духа, невыносимым оптимизмом и в общем-то был неплохим "пассажиром" , хоть и обладал неистребимыми блатными повадками. Сам Островский беззлобно называл Сашку начальником и питал странное уважение к плотному кокну бинтов, туго наверченных на Сашкиной голове.

Последнюю неделю сокамерники всё больше молчали, предаваясь своим тревожным размышлениям в промежутках между завтраком, обедом и вечерним чаем. Несколько приунывший Островский даже перестал красочно описывать свою блатную Одиссею, которая включала в себя массу самых разнообразных подвигов, море выпитой водки и десятки повергнутых красавиц - "красючек" и "шалав", среди которых была и Любовь Орлова, и жена Молотова. Что-что, а врать урка из штрафбата умел.

Сашка без интереса слушавший ненавязчивый трёп Островского, втихомолку терзаясь своими "отдельными" мыслями. Главной среди них, было - шлёпнут или подождут? Сашкина статья сама собой подразумевала вышак , но законы военного времени отошли в прошлое вместе с победным майским салютом. Островский, в данный момент пытавшийся накроить колоду карт из жития святых семнадцатого века, совсем не рассуждал по поводу собственной участи - счастливец шёл по лёгкой "одной ногой на параше отстоять" статье, и всё что грозило блатарю - "пять по банку и семь на коржа" . А пять лет - это пять лет. Это вам не вышак.