– - Сашка, Саша, Сашечка.... Сашка, - плача шептала она, вытирая тыльной стороной ладони слёзы с лица. Она с болью смотрела на подбородок мужа, где бинты сходились комом на перекрестье хирургических швов. Сашка беззвучно рыдая мотал перевязанной головой пытаясь что-то сказать Оксане, которая положила свои ладони на его широкую спину. Багровое закатное солнце. Которое повисло своими лучами на щелях в крохотном оконце дивизионной гауптвахты, набрасывало на них, стоявших друг перед другом на коленях, тончайшую паутину теней всех оттенков, пряча в складках их одежды застывшую на пороге ночь. Угасая, солнце будто зажигало мириады лёгких ночных звёзд, которые целыми веками, молча смотрели друг другу в лицо. И если ночью шёл дождь, можно было подумать, что звёзды тоже умеют плакать.

Первой нарушила тишину Оксана.

– - Саша, - всхлипнула она.
– тебе очень больно? Не говори ничего, просто кивни.

Сашка силившийся что-то сказать только хрипел, расплёскивая нежность мокрыми от слюны губами.

– - А я здесь недалеко, в фильтрационном лагере, возле Тодта. В сентябре домой отправят,- мечтательно сказала она. Чувствуя привкус тоски в душе. В Тодте ничего не изменилось - разве что на на смотровых вышках вместо скорострельных "машингеверов" установили новенькие РПД с ленточным питанием. Но об этом она никак не могла сказать Сашке.

– - Меня к тебе ненадолго отпустили, - вытерев слёзы сказала Оксана.
– Только на час.

Она виновато посмотрела Сашке вглаза и провела пальцами по шероховатым, грубо намотанным бинтам. Они были мокрыми от слёз.

– - Ок-са-на, - выдавил из себя по складам Сашка и в спешке теряя гласные просипел:

– Прости....

Оксана крепче обняла мужа.

– - И ты меня прости. Очень прошу - прости, Саша, я.... Я не знаю, что тебе сказать.

Сашка встал, отряхнув пыль с колен, и растерянно застыл в центре камеры, щурясь от яркого закатного света, пыльными лучами пробивавшегося сквозь щели между широкими пластинками от немецких патронных цинков. Дёргая кадыком, он пытался говорить, шевеля губами. Островский неподвижно лежавший лицом у стены, закрыл руками уши.

Оксана терпеливо смотрела на Сашку.

– - Саша, - шепнула она.
– А я ведь понимаю, что ты мне говоришь. Спасибо тебе, Саша, за ласковые твои слова. Соскучилась я по твоей ласке.

Она вздохнула.

– - Саша люблю я тебя, очень люблю. Потому и слышу, что ты мне говоришь.

Она опустила глаза, нервно теребя край выцветшей косынки и совсем тихо попросила:

– - Поцелуй меня Саш, а?

Островский сжался валетом на узком прямоугольнике нар. А Сашка не замечая своего сокамерника, несмело, словно мальчишка, прикоснулся марлей бинтов к губам Оксаны, зажмурившейся от ожидания. Сашкино прерывистое дыхание обожгло Оксану, которая робко обняла мужа.

Островский, лежавший неподвижно, резко вскочил и бросился к окованной двери.

– - Надзиратель!
– урка бешено замолотил кулаками по тёмному кровельному железу.
– Надзиратель! Да где же ты, ёшкин кот. Открой сука!

Сашка не обращая внимания на беснующегося сокамерника, осторожно прикоснулся пальцами к гладкой и прохладной коже Оксаны. Его дыхание, хрипло вырывавшееся из-под узкой щели бинтов, тёплым воском стекало по её щекам. Сашкины чуткие пальцы заворожено прочертили странный узор на шее Оксаны. Она покорно замерла, закрыв глаза, переполненные солью слёз. Сашка с протяжным всхлипом втянул в лёгкие пыльный воздух.

– - Надзиратель!
– продолжал неистово орать Островский.
– Да, где же ты, падла....

В двери открылось округлое окошко глазка. Тёмный, неподвижный зрачок тюремного вертухая с упрёком уставился на взбеленившегося блатаря.

– - Ну?
– глухо спросил дежурный надзиратель.
– Чего вам?

– - Сознаться хочу, - боязливо выдохнул Островский, через плечо оглянувшись на целующихся Сашку и Оксану.
– В убийстве сознаться, полностью и чистосердечно. Веди к следователю. Сейчас же!

Старшина за тюремной дверью громко зевнул.

– - Да ну?
– нисколько не удивился он.
– Прям щас и решили?

– - Выведи меня из камеры, - понизив голос попросил Островский.
– Неужели не видишь, дубина? Им одним побыть надо. Его ж, может быть завтра в расход выведут. Ему ж "вышак" ломится. У тебя камеры пустые есть?

– - Есть, - равнодушно раздалось из-за двери.

– - Ну так выведи меня из камеры на полчаса, - попросил Островский.
– Или веди к следователю.

– - Нет никого в следственной части, - сказал как отрезал вертухай и захлопнул круглое окошко дверного глазка. Мерный звук его скрипящих шагов заполнил пустой тюремный коридор.

– - Падла, - взбесившись, заорал Островский.
– Зарежу, блядь буду! Волк позорный! Ты что же сука делаешь!

Сашка не замечая присутствия Островского, который гулко бухал кулаками по кровельному железу двери, нежно прижал горячую ладонь к щеке Оксаны, замершей от его ласковых прикосновений. Повинуясь Сашкиным шершавым ладоням, она гибко, по-кошачьи выгнулась на жёстких досках тюремных нар. Сашка, наклонившись вперёд, плотнее прижался мокрой от слюны повязкой к сухим губам Оксаны. Островский отрвался от двери и забрался на свои нары, с головой укрывшись рваным солдатским одеялом.