Она понизила голос, который незаметно даже для неё соскользнул в низкие доверительные тембры, на каких звучит самое сокровенное.

– - Страшно потому что, вспоминаю я всё - ну там, концлагерь, бордель, или ещё что.... и ничего. Ничего в сердце не сожмётся. Страшное это слова - ничего.

Она выдохнула, и одним глотком вылила в себя горькую водку. Женька вздрогнул, встретившись с её пустым растерянным взглядом. Как курсант, теребящий вытяжной фал перед открытым люком, он всё ещё не мог заставить себя преодолеть расстояние не позволявшее поцеловать её губы.

Оксана поставила пустой стакан на столик и встала, собираясь уйти.

– - Оксана, - остановил её Малахов.
– Подожди....

Как опытный шулер тасует свою краплёную колоду, он быстро перебирал в уме сотни самых разных причин, по которым она должна была остаться в купе, и не находил ни одной. Сознание того, что Оксана сейчас уйдёт и больше никогда не вернётся, толкнуло Женьку крепко-накрепко вцепиться своими пальцами в рукав её ватника.

– - Не уходи, - попросил он, не найдя других слов, которые остановили её.

– - Поговорили, - сказала, как отрезала Оксана.

Женька отрицательно покачал головой.

– - Пусти, - сдавленно вскрикнув, рванулась от рук Малахова Оксана.

Облизнув пересохшие губы, Женька, скользнул взглядом по её худенькой гибкой шее, цепляясь за плавные, сводящие с ума изгибы её тела. Глазами он прикоснулся к дрожащей нитке пульса Оксаны, ощутил манящую гладкость и глубину ложбинки между её грудью, спрятанной в складках солдатской бязевой рубахи. Чёрная ночная тень, крыльями укрыла худенькие предплечья Оксаны. Малахов протянул руку к этим крыльям.

Грустные глаза Оксаны заставили его затаить дыхание.

– - Пусти, - горячо выдохнула Оксана, интуитивно угадав его напряжённое желание, но совершенно перестав рваться от Женькиных широких ладоней. Это не остановило Малахова. Теперь между ними ничего не было.

– - Не говори больше ничего, не надо, - еле слышно прошептал Малахов, страшась того, что он сейчас сделает. Он, наконец, положил свои ладони Оксане на плечи и уверенно ткнулся губами в жёсткий, напряжённый овал её рта. Губы Оксаны пахли табаком и сладким апельсиновым соком. Глаза Малахова утонули в ночной тени. И ничего уже нельзя было поделать.

Оксана один раз, всего один раз, попробовала вырваться, отстраниться, но Женька больно сдавил её плечи, и Оксана покорно обмякла, теснее прижимаясь к каменному телу Малахова, который жадно целовал её, вглядываясь в вдруг потемневшую радугу погасших глаз Оксаны.

Скорее бы всё кончилось....

Скорее бы.

Малахов жадно и нетерпеливо сжал её грудь. Оксана смущённо прикрыла свои глаза, потеряв способность воспринимать окружающую её действительность. Не чувствуя совершенно ничего - то чего она так боялась, она подалась навстречу Женьке, который торопясь стягивал с её плеч тяжёлый ватник.

На кителе Малахова жалобно звякнуло серебро и золото его наград.

Оксана с сожалением подумала о своём грязном, несвежем теле, а мысли терялись и путались, отрывались вместе с пуговицами её рубашки. Женька сбросил с неё серую бязевую исподнее, обнажая узкие, ссутуленные плечи. Оксана поняла, что уже слишком поздно - ей уже не отбиться. Привкус чужой слюны во рту, испачкал её дыхание.

Когда Женька повалил её на узкую плоскость вагонного спального места, Оксана уже была спокойна и холодна. Она равнодушно смотрела в напряжённое лицо Малахова, чувствуя на своей коже влажные прикосновения его поцелуев.

Ей казалось, что она плывёт. Плывет, повинуясь прихотям течения, не в силах ничего изменить. Женька выгибался над ней, слабо постанывая, а она отводила в сторону глаза, глядя в холодный чёрный квадрат окна, за которым слабый апрельский рассвет вызолачивал мокрые снежные сугробы, пробуждая ото сна седых сибирских глухарей. Утро тонуло в белоснежном сизом тумане просыпающейся тайги.

А колёса продолжали стучать, будто и не существовало для них огромного мира, в котором так просто и легко потеряться в течениях реки, с мгновенной медленностью уносившей жизнь людей.

Спецкомандировка Дубровлага Проточная Тиса-семь. Здесь и навсегда.

Побег был "на рывок" - неожиданный, дерзкий, стремительный во всём своём великолепии. Неуклюжий, в тяжёлом овчинном тулупе, конвоир и охнуть не успел, как оказался в кювете справа от дороги, по которой неспешно брели с лесосеки полсотни уставших за день зэков. Четыре других охранника моментально положив строй лицами в разбитое за день месиво просёлка, безбожно матерясь, срывали предохранители тяжёлых ППШ , не успели перехватить серый силуэт беглеца, мгновенно растворившегося в молочных вечерних сумерках. Дрожащие пальцы "вохры", стервенеющей от ярости и собственного бессилия, напрасно давили на гашетки автоматов, пугая таёжных птиц, особенно чутких к любым ночным звукам, эхом длинных, в полдиска, очередей. Стреляные гильзы весело сыпались в талый снег. Звуки выстрелов летели в холодную пустоту и пули, тренькая по мокрым веткам, прошивали вечерний стылый туман, не в силах даже на излёте настигнуть мечущийся силуэт беглеца.