Шрифт:
— Хорошо, ваше величество.
— Когда его посольство намерено отправляться в Гаагу и приступать к переговорам?
— Наверно, где-то в сентябре.
— А в чём задержка?
— В нём же.
— Не понял вас.
— Ну, послы хотят дать ему от души потрудиться на верфи.
— A-а, — улыбнулся Вильгельм. — Ну что ж, ладно. Пусть трудится. Вы думаете, у них получится корабль?
— А как же, ваше величество. Мастер Поль ими доволен, говорит, что построят раньше срока.
— Ну что ж, дай Бог, дай Бог. Вы свободны, Витзен. Езжайте. Не забудьте о моей просьбе, пожалуйста.
15
Драка в харчевне
Из Архангельска и Холмогор прибыло ещё пополнение русских учеников для изучения «морского хода». Их было двадцать три человека, все незнатных фамилий, но они обрадовали Петра тем, что прибыли в Амстердам морем, а главное, в пути были не просто пассажирами, а матросами.
— Эти хлеб даром есть не будут, — говорил о них Пётр с удовольствием.
Оно и действительно, все они были из поморов, море для них было не в диковинку, и в Амстердаме им предстояло усвоить только голландские приёмы мореплавания. Некоторые из них встали на квартиры у голландцев, но большинство жило в палатках, разбитых у русского посольского двора. Кормовое содержание получали от посольства, но поскольку деньги были невелики, многие из них подрабатывали — портняжили, скорняжили.
Таким образом, с приездом поморов в нашем полку прибыло. А потому ближайшая от посольского двора харчевня не бедствовала, имея таких молодых и прожорливых посетителей. Ели они всё, что подавали, а в воскресные дни и пили вполне исправно, нередко упиваясь до бесчувствия, что среди русских считалось делом обычным.
Господин бомбардир сие не осуждал, потому как и сам был в свободное время привержен Ивашке Хмельницкому, как изящно именовал он попойки, о которых регулярно мимоходом сообщал своим московским корреспондентам даже в деловой переписке, получая и от них обстоятельные отчёты о выкрутасах Мельницкого в Москве.
И вот в один воскресный день среди перепившихся русских волонтёров и солдат началась в харчевне драка. После того как прозвучал известный клич: «Наших бьют!» — она переросла в мамаево побоище. А поскольку там все были «наши», то нейтральных не случилось. Изрядно досталось и хозяину харчевни, пытавшемуся спасти посуду и мебель от погрома. Даже окна не уцелели.
Господин бомбардир узнал о случившемся в своей клетушке в домике канатного мастера, где корпел над чертежами фрегата, намечая работу на понедельник. И поскольку запахло международным скандалом, так как харчевня была амстердамская — не московская, Пётр тут же отправился на место побоища.
Хозяин харчевни с синяком под глазом и с шишкой на лбу всё допытывался у верзилы-бомбардира:
— А за что меня? А? Я-то чем виноват?
Бомбардир знал, чем виноват голландец (не лезь под горячую руку), но более отмалчивался, осматривая «поле битвы» и в уме прикидывая, в какую копеечку это влетит Великому посольству. И поскольку он не привык откладывать никаких дел, тут же приступил к расследованию, по-московски — к розыску.
Помогал ему Адам Вейде [43] , в силу своего офицерского звания не опустившийся до злополучной харчевни, а потому бывши трезв, как и сам бомбардир. Адам притаскивал очередного участника потасовки, которому рассвирепевший Пётр задавал один и тот же вопрос:
— Кто начал?
И хорошо, что бомбардир пошёл по свежему следу, не дав протрезветь драчунам. Отложи он розыск до понедельника, вряд ли нашёл бы концы. У пьяных язык не на привязи, таиться не умеют.
43
Адам Вейде (1667—1720) — военачальник, генерал от инфантерии. В 1696—1697 гг. изучал военное и морское дело во Франции, Австрии и Англии. В 1698 г. составил воинский устав, который в течение нескольких лет служил руководством в русской армии.
Всё сходилось на том, что начал архангелогородец Агафон Кокорин, «врезавший» сразу двум — Ваське Золотарёву и Митьке Лучину. Те на него «вдвох», а это «рази по правилам»? Поскольку за Агафона вступились земляки, то и московские не отстали. С того и пошло.
Уже ночью, при свечах, предстал перед Петром главный виновник Агафон. Бомбардир уже несколько поостыл и, зная поморов как людей обстоятельных и серьёзных, начал догадываться, что Кокорин не напрасно «врезал» сразу двум москвичам. Поэтому начал издали:
— Ты откуда сам, Агафон?
— Холмогорский я, господин бомбардир, — налегая на «о», отвечал Кокорин.
— Хорошие у вас места, — сказал Пётр.
— Хорошие, — согласился Агафон.
— И люди тоже хорошие.
— Тоже хорошие, — подтвердил Кокорин.
Далее оказалось и море «хорошее», и зима, и бури, и промысел, и рыба, всё «хорошее». Пётр уже прикидывал в уме, сколько плетей всыпать этому «хорошему» Агафону, но решил полюбопытствовать:
— А за что ж ты, хороший человек, избил двух своих хороших товарищей?