— Да наш мужик только на Бога и надеется, это ты прав, Алексаха. Но ничего, воротимся, раскачаем и его. Вон адмиралтеец наш Протасьев Александр Петрович пишет из Воронежа, что очень хорошо кумпанства наши корабли строят. Воротимся домой, есть на чём будет Чёрное море у султана воевать. Так что годится и наш мужик для кой-чего. Годится.

— Они там хоть для нас строят, мин херц. А мы для какого дяди стараемся?

— Для себя, Данилыч, для себя. Мы здесь навыка, опыта набираемся, как правильно корабли строить. В Воронеже всё на глазок, а здесь всё по чертежу, по плепорциям...

Пётр умолк, словно натолкнулся на какую-то преграду, заставившую забыть о разговоре. Но молчал недолго.

— М-да... Плепорции... Как я заметил, и наш мастер Поль не во всём дока, не во всём. А ведь он лучший мастер в Ост-Индской компании. Спрашиваю его: как рассчитать корабль, ещё не построенный, чтоб он отвечал заданным требованиям — остойчивость, грузоподъёмность, скорость? А он не знает этого. Спасибо хоть, что честно признается.

— А кто ж эту науку должен знать? — спросил Головкин. — Да и есть ли она?

— Должна быть, Гаврила, должна. В Дании, я слышал, мастера получше голландских. Я уж Протасьеву написал, чтоб более доверял датчанам, чем голландцам, при закладке и постройке. И у англичан такая наука должна быть, эти совсем на острове живут. Я вон осматривал их стопушечник, так там, братцы, всё так разложено, распределено, пригнано, что диву даёшься: какая умная голова всё это продумывала?

— Теперь небось и на наших так же будешь распределять и раскладывать?

— А как же? Что я, зря, что ли, все деки [57] облазил, весь трюм исползал. Всё запомнил, хоть сейчас нарисую.

Не доезжая Лейдена, свернули в придорожную харчевню, где любезный хозяин в белом колпаке быстро приготовил им жаркое с лапшой, подал большие обливные кружки с пенящимся пивом.

— Ну вот, пожалуйста, — кивнул Пётр. — Чисто, веж либо, вкусно. А у нас?

— А у нас если лапша, то с мышиным помётом, сказал Меншиков. — Если пиво, то бурда с мухами.

— Слушай, Алексашка, — рассердился Гаврила, — не порть аппетит, а то по шее дам.

Пиво понравилось, поэтому выпили ещё по две кружки. И уж в Лейден въехали сытые и весёлые.

Несмотря на воскресный день, профессор ждал их в своём кабинете.

— A-а, приехали. Очень хорошо, мне как раз утром доставили одного беднягу, сбили на дороге, все органы в отличном виде. Идёмте.

Меншиков переглянулся с Головкиным в удивлении: куда, мол, мы попали? Но бомбардир был непреклонен:

— Пошли, ротозеи, сейчас узнаете, из каких деталей вы состоите.

— Но, Пётр Алексеевич... — начал было мямлить Головкин.

— Идём, идём, Гаврила, — взял его под локоть Пётр. — Ничего страшного. Они там все мёртвые, ни одного живого.

— Господи, помилуй, — закрестился Головкин. На всякий случай перекрестился и Меншиков, но последовал за бомбардиром не прекословя.

Профессор ввёл их в просторный зал, где пахло резко и неприятно. Посреди зала стоял стол, обитый железом, и на нём лежал обнажённый труп мужчины с полностью вскрытой брюшной полостью.

— Молодой мужик-то, — сказал Пётр. — Как он угодил-то?

— Да вот, — профессор указал на правый висок. — Ударился о камень. И всё. Родных нет, привезли мне. Это на ваше счастье.

Однако, судя по виду спутников бомбардира, они не очень были «счастливы», зато сам Пётр с любопытством рассматривал внутренние органы и внимательно слушал профессора.

— Вот это лёгкие, господа... Это сердце, видите, какое здоровое, крепкое, с ним бы он ещё пятьдесят лет прожил. А это печень, она несколько увеличена, видимо, хозяин злоупотреблял алкоголем. Это желудок... Кишечник... А вот здесь... — профессор полез руками в полость отстранять кишки, дабы лучше показать почки, и в это время рядом с Петром нехорошо икнул Головкин.

Бомбардир взглянул на него, увидел бледное, страдальческое лицо, но не проявил никакого сочувствия:

— Ты чего изморщился?

— Н-не могу, господин бомбардир... Запах...

— Я те дам «не могу», слушай и запоминай.

Но, обернувшись на Меншикова, Пётр и в его лице не обнаружил научного рвения, лишь брезгливо сморщенные губы.

— Алексаха-а?

— Слушаю, мин херц.

— Не меня, профессора слушай, дурак.

— Вот почки, господа, — продолжал как ни в чём не бывало профессор, приподняв над ними кишки столь изящно, словно это были верёвки. — И тоже вполне здоровые и крепкие.